Как мы уже многократно убедились, роман Булгакова не имеет никакого отношения к оценке личности и роли Горького, поэтому «этические оценки Чуковского, включая оценку личности Горького» вовсе не являются «камертоном для суждения о мнении Булгакова». Да и сами оценки Горького Чуковским вполне положительны, несмотря на все старания Баркова придать им какой-то отрицательный смысл – «Как художник, Горький не только не падает, но с каждым новым произведением – растет»[1].
______________________________________________________
[1] Там же, с. 383.


Во-первых, между понятиями «прекрасный» и «добрый» даже приблизительного равенства нет. Во-вторых, ни Горький, ни Булгаков не являются первопроходцами в области подобной философии. Истоки ее стары, как мир. С таким же успехом можно сказать, что Булгаков имел в виду «мессианство» Блока:
«Сотри случайные черты –
И ты увидишь: мир прекрасен»[1].
____________________________________________________________
[1] Блок А. Возмездие // Блок А., Белый А. Диалог поэтов о России и революции. – М.: Высш. школа, 1990, с. 131.

Барков упорно пытается создать впечатление негативной оценки Горького Чуковским. Однако положительная оценка последнего недвусмысленно сквозит в прямом продолжении данной цитаты: «Иначе он и не умеет мыслить <…> Тут беспримерная дисциплина воли: человек по внушению долга перекраивает все свое естество, приказывает себе, чт́о любить и чего не любить»[1].
_________________________________________________________________
[1] Чуковский К. И. Две души М. Горького. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. – М.: Правда, 1990, с. 354.


Примечательно, что Барков даже не понимает, что цитируемый им булгаковский текст демонстрирует пример не приукрашивания или преувеличения действительности, а наоборот, ее искажения. Здесь полная аналогия с «искусством» самого Баркова. Несомненно, он считал его подлинным, но, так же как и Берлиоз, Барков не преувеличил отдельные стороны истины, а целенаправленно и грубо исказил ее.

В клинике Стравинского Мастер сделал с Иваном то, что к сожалению никто из булгаковедов так и не удосужился сделать с самим Барковым – Мастер выбил у Ивана всю дурь из головы, превратив поэта из талантливого приспособленца в мыслящего человека.


Эпилог романа мы уже обсуждали, это не концовка Мастера, а всего лишь сон Ивана (см. тезис I.VI.4).

Более интересна трансформация понятия «гуманизм» у Блока. Если Горький признавал гуманизм с какими-то оговорками, то Блок считал, что это понятие вообще отмирает, то есть шагнул существенно дальше Горького:
«Цивилизовать массу не только невозможно, но и не нужно. Если же мы будем говорить о приобщении человечества к культуре, то неизвестно еще, кто кого будет приобщать с б́ольшим правом: цивилизованные люди – варваров, или наоборот: так как цивилизованные люди изнемогли и потеряли культурную цельность; в такие времена бессознательными хранителями культуры оказываются более свежие варварские массы»;
«<…> исход борьбы, которая длилась полтора столетия, внутренне решен: побежденным оказалась гуманная цивилизация, победителем – дух музыки.
Во всем мире звучит колокол антигуманизма; мир омывается, сбрасывая старые одежды; человек становится ближе к стихии; и потому – человек становится музыкальнее»;
«Я утверждаю, наконец, что исход борьбы решен и что движение гуманной цивилизации сменилось новым движением, которое также родилось из духа музыки <…>; цель движения – уже не этический, не политический, не гуманный человек, а человек – артист; он и только он, будет способен жадно жить и действовать в открывшейся эпохе вихрей и бурь, в которую неудержимо устремилось человечество»[1].
Остается упомянуть слова Блока – «Мир прекрасен, но его загаживает человеческий шлак. Стоит только этому шлаку перегореть в революции, и красота мира будет явлена всем»[2], – и портрет отъявленного, закоренелого антигуманиста закончен. Куда уж там Горькому со своим «Если враг не сдается, его уничтожают» – тут антигуманизм не при чем, – у всех врагов судьба такая.
_______________________________________________________________
[1] Блок А. Крушение гуманизма. Собр. соч.: В 8 т. Т. 6. – М.-Л.: Гос. изд. Худож. лит., 1962, с. 99, 113-115.
[2] Чуковский К. И. Александр Блок как человек и поэт. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. – М.: Правда, 1990, с. 397.

Барков опять грубо подтасовывает факты. Горький пишет не о литераторах, а об обвинении во вредительстве группы технических интеллигентов. С их участием был разыгран грандиозный трагический спектакль под названием «Процесс Промпартии» на котором обвиняемые признали свою вину. Вполне можно понять законное возмущение Горького, поверившего сфабрикованным ГПУ лживым обвинениям. Тем более, что с ходом процесса он знакомился исключительно по материалам советской печати. Газета «Правда» в те дни писала: «Две тысячи студентов и профессоров бывшего МВТУ вышли вчера на улицу, требуя одного: расстрелять»[1]. И подобные митинги и демонстрации прокатились по всей стране. Не остался в стороне от народного гнева и Горький. Именно тогда он написал свои печально известные слова – «Когда враг не сдаётся, его уничтожают».

К сожалению я не располагаю образцами выступлений Альфреда Баркова на партийных собраниях. Лишены мы и удовольствия прочесть его доклады на регулярных политинформациях. Не того уровня фигурка и вряд ли подобные документы придет кому-нибудь в голову разыскивать. Но содержание выступлений этого без пяти минут генерала КГБ мы действительно легко можем интерполировать по выступлениям других приспособленцев той эпохи, ныне так же храбро как и Барков оплевывающих ее. А ведь, в отличие от Горького, эти люди знали действительное положение дел в стране. Они ходили по улицам без охраны, общались с кем им было угодно, доступ к ним никто не ограничивал, никакие ведомства не занимались сознательной, целенаправленной фальсификацией поступающей к ним информации.
_________________________________________________________________
[1] Очерки истории Московского Высшего Технического Училища, составленные на основе подлинных документов инженер-механиком И. Л. Волчкевичем. Москва, 1999. – http://www.bmstu.ru/~vil/kniga/o24.htm

Вопрос о «Литературных забавах» Горького мы рассмотрим при обсуждении тезисов IV.XXII.10-11. По поводу же якобы «политического доносительства» Горького есть и более авторитетные мнения:
«Писатель не сразу понял, что находится под домашним арестом. Для идеологического окормления приставили к нему выпускника Института красной профессуры, автора книги «Наследие Пушкина и коммунизм», написанной за одну ночь по заданию Сталина, профессора Валерия Яковлевича Кирпотина. <…>
Я спросил у Кирпотина, как мог Горький, мечтавший о религии, где вместо Бога будет обожествлен человек, цитировать фразу Робеспьера: «Если враг не сдается, его уничтожают». «Милая вы моя собака, – ответил Кирпотин, пародируя Чехова[1], – все, что говорилось в то время Горьким, было продиктовано одним желанием – обмануть Сталина и улизнуть на Капри. Но мышеловка захлопнулась. Скорее всего, его отравили». Валерий Яковлевич Кирпотин был человеком умным, проницательным, информированным. И на ветер слов не бросал[2].

Скорее всего, именно так дело и обстояло, и Горький надеялся дезавуировать написанное им по выезде за границу. Но такую возможность ему не предоставили. Проведем привычную аналогию с Мандельштамом. Если бы поэта отравили после его верноподданнических стихов и статей 1935-1937(!) года, по его собственному определению «подхалимских», «мутных и пустых»[3], то ныне в его адрес, несомненно, сочинялись бы обвинения в «оподлении». В лучшем случае написали бы, что разум его помутился от тяжелых испытаний…

В последние годы Горький не мог позволить себе откровенное выражение своих мыслей, но выдающийся художник-портретист Ю. Анненский подчеркивает, например, следующий поразительный факт:
«Любопытная подробность: в богатейшей библиотеке этого «марксиста», на полках которой теснились книги по всем отраслям человеческой культуры, я не нашел (а я разыскивал прилежно) ни одного тома произведений Карла Маркса.
Маркса Горький именовал «Карлушкой», а Ленина – «дворянчиком». Последнее, впрочем, соответствовало действительности»[4].

С этими воспоминаниями Анненского перекликаются свидетельства Блока и Чуковского:
«Был у меня Гумилев. – Блок третьего дня рассказывал мне: «Странно! Член Исполнительного Комитета, любимый рабочими писатель, словом, М. Горький – высказал очень неожиданные мнения. Я говорю ему, что на Офицерской, у нас, около тысячи рабочих больны сыпным тифом, а он говорит: ну и черт с ними. Так им и надо! Сволочи!»;
«Сегодня впервые я видел прекрасного Горького – и упивался зрелищем <…>
Вдруг Горький встал, кивнул мне головой на прощанье – очень строгий стал надевать перчатку – и, стоя среди комнаты, сказал:
– Вот он <Н. Н. Пунин – С.Ц.> говорит, что его ненавидят в Д[оме] И[скусств]. Не знаю. Но я его ненавижу, ненавижу таких людей, как он, и… в их коммунизм не верю»[5].
_____________________________________________________________
[1] Привычное обращение А. П. Чехова к его жене О. Л. Книппер-Чеховой – С.Ц.
[2] Кедров К. Почему Алексей Максимович закрылся щитом псевдонима Горький? // Известия. – 2008. – 28 марта. – http://www.inauka.ru/philology/article81862.html
[3] Нехамкин С. Пусти меня, отдай меня, Воронеж… // Известия. – 2004. – 25 июня. – http://www.inauka.ru/philology/article47695.html
[4] Анненков Ю. Дневник моих встреч: Цикл трагедий. В 2 т. Т. 1. – М.: Худож. лит., 1991, с. 40.
[5] Чуковский К. И. Дневник (1901-1929), записи от 14.02.1920 и 19.04.1920. – 2-е изд., испр. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 141, 144.

Совершенно нелогичное рассуждение. С точки зрения Мастера гуманный человек способен скрыть правду от больного о его безвыходном положении. Но где здесь осуждение? Где негатив?!! Принципов Стравинского придерживаются врачи всего мира и прежде всего потому, что далеко не у всех, а особенно у больных, хватает сил жить зная страшную правду.


Напомню, что ранее (см. тезис III.XIII.23), Барков лицемерно утверждал, что «любая критика в <…> адрес <Горького> могла стоить не только свободы, но и жизни».

Как всегда Барков не понимает предмета о котором ведет речь. «Правда» не просто «нашла возможным», а именно сама, в лице ее редактора, зав. отделом печати ЦК ВКП(б) Л. Мехлиса развязала одиозную антигорьковскую кампанию, молчаливо одобренную сверху: «<…> Мехлис <…> самолично, ни с кем не считаясь, начал кампанию против Горького: статья Заславского, статья Панферова <…> статью Панферова Мехлис усилил, вставив туда множество кусков от себя. Поведение Мехлиса одобрено свыше post factum»[1]. Причины обусловившие «храбрость» Мехлиса Чуковский указал чуть ранее: «Горький поссорился с Сталиным. «Медовый месяц их дружбы кончился»»[2]. Поскольку любовь у Сталина к Горькому кончилась, Буревестнику Революции решили показать его действительное место в насаждаемой системе социалистических ценностей. Только после смерти, Горький, как и Маяковский, был канонизирован в качестве идеала советского писателя в соответствии с известным принципом – «хорош только мертвый индеец».

Как видим, в этих условиях критиковать Горького было вполне безопасно, чем и воспользовались вышеназванные видные представители когорты, по меткому определению Чуковского, «оголтело-бездарных и ничтожных людей»[3]. Они обрушились на Горького и писателей, которых он хвалил с нападками вида – «Разве секрет, что Зазубрин клеветнически писал о войне, якобы объявленной партией крестьянству <…>»[4].
________________________________________________________________
[1] Чуковский К. И. Дневник (1930-1969), запись от 31.01.1935. – 2-е изд., испр. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 122.
[2] Там же, запись от 20.01.1934, с. 98.
[3] Там же, запись от 31.03.1969, с. 463.
[4] Чуковская Е. Ц. Комментарии // Чуковский К. И. Дневник (1930-1969). – 2-е изд., испр. – М.: Совр. писатель, 1997, с. 483.

Как мы убедились выше (см. начало данной главы), никакое якобы явление Чуковский метко не называл, а просто использовал привычную для него форму словообразования для обозначения совокупности жизненных взглядов и литературной позиции писателя. Точно так же он в своих статьях говорит и о «маяковщине»[1], не вкладывая в это понятие ни малейшего отрицательного смысла.

Что касается пресловутой «горьковщины», то Чуковский описывает ее достаточно теплыми словами:
«Не беда, если это выходит назойливо. Горький не боится надоесть. <…>
Придирчивым читателям, пожалуй, покажется, что он мог бы и не повторять по инерции столько раз, в одних и тех же выражениях, словно заученный урок, одну и ту же привычную формулу. Но мы чувствуем, что здесь проявилось его драгоценное качество – его упорная воля: подобно другим улучшателям мира <…>, он, <…> гениально упрям в пропаганде тех своих чувств и мыслей, которые кажутся ему единоспасительными, и никогда не упустит возможности демонстрировать их снова и снова…
Горький требует, чтобы мы были жалостливы <…> Ни один из русских писателей не чувствовал с такой остротой, что русская жизнь мучительна»[2]

Обращаю внимание читателя на слова Чуковского о других «улучшателях мира» и предлагаю ему найти принципиальное отличие «горьковщины» от «чеховщины» и «блоковщины». Лично мне этого сделать не удалось. Впрочем, судите сами:
«Здесь я говорю не о его доброте, а опять-таки о его колоссальной энергии и его страстном стремлении к самому активному вмешательству в жизнь ради того, чтобы люди зажили умнее и счастливее»;
«Воспитывать всех окружающих было его излюбленным делом, причем он с удивительным простосердечием верил в педагогическую силу наставлений и проповедей, или, как он выражался, «нотаций»»[3].
«Чего же он хотел от революции? <…> Раньше всего он хотел, чтобы она преобразила людей. Чтобы люди сделались людьми»;
«Мир прекрасен, но его загаживает человеческий шлак. Стоит только этому шлаку перегореть в революции, и красота мира будет явлена всем»[4].

Перефразируя самого Баркова скажу: «Разве не об одном и том же пишет Чуковский? Сказано о Чехове и Блоке, а читаешь – как будто бы о Горьком…»
___________________________________________________
[1] Чуковский К. И. Ахматова и Маяковский. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. – М.: Правда, 1990, с. 334.
[2] Чуковский К. И. Две души М. Горького. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. – М.: Правда, 1990, с. 345.
[3] Чуковский К. И. Чехов. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. – М.: Правда, 1990, с. 226, 261.
[4] Чуковский К. И. Александр Блок как человек и поэт. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. – М.: Правда, 1990, с. 396, 397.

Глава XXII. «Конец романа – конец героя – конец автора» («Мертвец, хватающий живых»)

«Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе»
А. С. Пушкин[1]

Барков утверждает, что в конце жизненного пути Горький превратился в мертвеца, хватающего живых. Право же теперь в этом положении скорее находится сам Барков, безуспешно пытающийся затянуть в могилу ускользающие от него вечно живые образы Мастера и Маргариты.


Как мы уже многократно убедились, фабула романа «Мастер и Маргарита» не имеет ни малейшего отношения ни к Горькому, ни, тем более, к его осуждению или апологетике.
_____________________________________________________________________
[1] Пушкин А. С. Письмо к П. А. Вяземскому, вторая половина ноября 1825 г. ПСС: В 10 т. Т. 10. – М.: Наука, 1966, с. 191.

Горького, несомненно вели к смерти, тем или иным образом. В недрах НКВД уже полным ходом шла подготовка будущих процессов с участием видных советских государственных и партийных деятелей, к которым Горький состоял в дружественных отношениях. Сам писатель уже потерял для режима всякую ценность как живой человек, – от него уже добились всех нужных высказываний, и, наоборот, он был чрезвычайно опасен, ибо в случае протеста слово его было бы услышано во всем мире. Если бы Горький, например, заявил, что не верит в виновность Бухарина, соответствующий процесс был бы провален подчистую. Этого Сталин ни в коем случае допустить не мог, поэтому судьба Горького была предрешена – «Обречен был сам Горький. Слишком запутался. И даже если б не грипп, не пекло, не майский ветер… И не смерть сына Максима…»[1].
_____________________________________________________
[1] Басинский П. Страсти по Максиму. – М.: ЗАО «Роман-Газета», 2007.

Признаюсь, такого наглого подлога я даже от Баркова не ожидал, и поэтому до прочтения указанного письма Андреевой успел поверить ему, что в 1912 году Горький действительно находился при смерти. Но действительность как всегда опровергла все барковские хитросплетения. Вот подлинный, не препарированный Барковым текст письма Андреевой:
«Общее состояние Алексея Максимовича? Могу ответить одним словом – ужасное! Нервы издерганы, болят при малейшем волнении, неврастения – возрастает, как усиливается малокровие и общее истощение, так как он почти не ест, мало спит, совсем не гуляет, а работает и читает от четырнадцати до шестнадцати часов в сутки.
Лично Вам и вполне по секрету скажу: положение его очень опасно, хуже, чем было весной, а уже и тогда Вы ждали всего худшего, если помните. Тоска его все растет, личную жизнь свою он совершенно вычеркнул из обихода, и чем все кончится, когда – я судить не берусь, боюсь – всего.Разумеется, если бы устроилось новое дело, а особенно такой журнал – это было бы большим плюсом, так как сразу подняло бы его настроение»[1].
_________________________________________________________
[1] Письмо М. Ф. Андреевой к А. Н. Тихонову от 25.01.1912 // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 219.

Логическая связность рассуждений у Баркова явно нарушена. В том то и вопрос, как могло получиться, что сын Горького в нетрезвом состоянии уснул не на лавке, а на берегу реки «на земле, с которой только что сошел снег»[1]? Куда смотрела охрана и прислуга государственной дачи Горки-10? Все это слишком очевидно напоминает известные обстоятельства смерти Сталина, когда никто не оказал ему помощи в его предсмертный час. Приведу мнение биографа Горького Павла Басинского:
«Невозможно было придумать лучшего способа убить Максима, чем напоить и оставить спать на холодном воздухе, зная о его слабости к алкоголю и наследственно уязвимых для пневмонии легких, – такая комбинация была убийственной для него. Смерть Максима могла произойти и без непосредственного участия в «заговоре» врачей. Но если Сталин «заказал» Максима, то через Ягоду. Преданный Горькому секретарь Крючков в данном случае мог выступать только запуганным исполнителем. Таким образом, все могло происходить именно так, как рассказывал Крючков на суде. За исключением одной-единственной детали. Максим мешал не «большим людям» Рыкову, Бухарину, Зиновьеву и другим, но самому-самому «большому человеку» – Сталину.
При этом, как показывают недавно обнародованные факты («Генрих Ягода. Нарком внутренних дел СССР, Генеральный комиссар государственной безопасности». – Казань, 1997), проблема состояла в том, что именно Генрих Ягода и был одной из главных фигур «правой оппозиции», а вовсе не исполнителем чужой воли.
<…> Помощник Ягоды П.П.Буланов на закрытом допросе 25 апреля 1937 года (материалы допроса не были оглашены в суде, и это как раз свидетельствует в пользу их истинности) рассказал, что Ягода, в случае победы «оппозиции», видел себя в кресле премьер‑министра: «Ягода до того был уверен в успехе переворота, что намечал даже будущее правительство. Так, о себе он говорил, что он станет во главе Совета народных комиссаров, что народным комиссаром внутренних дел он назначит Прокофьева, на наркомпуть он намечал Благонравова. Он говорил также, что у него есть кандидатура и на наркома обороны, но фамилию не назвал, на пост народного комиссара по иностранным делам он имел в виду Карахана. Секретарем ЦК, говорил он, будет Рыков. Бухарину он отводил роль секретаря ЦК, руководителя агитации и пропаганды. <…> Бухарин, говорил он, будет у меня не хуже Геббельса».Таким образом, обстоятельства вероятного убийства Максима стягиваются в поистине гордиев узел. В смерти сына Горького одновременно заинтересованы и не заинтересованы все возможные участники дела»[2].
___________________________________________________________
[1] Басинский П. Страсти по Максиму. – М.: ЗАО «Роман-Газета», 2007.
[2] Там же.

Непонятно почему Барков с такой помпой преподносит общеизвестные сведения о количестве использованных Горьким кислородных подушек. – Как отмечает биограф Горького Нефедова, в последний год жизни «подчас для Горького приготавливали около трехсот кислородных подушек в день»[1]. «"Я начинаю дряхлеть. Падает работоспособность… Сердце работает лениво и капризно", – пишет он в мае 1935 года. Когда Горький работал в парке, неподалеку стояла машина с кислородной подушкой – на всякий случай. Такая подушка была под рукой и во время бесед с гостями»[2].

Возможно легкие Горького действительно превратились в труху, а возможно и нет. – Как делались многие вскрытия безвременно скончавшихся известных людей в то время сегодня хорошо известно: под угрозой собственной жизни и жизни своих близких врачи умудрялись не то что исказить состояние внутренних органов, но даже и следы пулевых ранений не заметить. Но с точки зрения обсуждаемого вопроса о гипотетическом убийстве Горького, в данном случае достоверность диагноза Сперанского не имеет значения, так как в любом случае, даже если ресурс легких Горького был действительно полностью исчерпан, лица жаждавшие его скорейшей смерти узнали об этом только после вскрытия.

Что касается упоминания Барковым светлой памяти матери Вяч. Вс. Иванова, то странно, что ему даже не пришло в голову, что именно светлая память матери и ее рассказы из первых уст и послужили основанием для гипотезы Иванова.
___________________________________________________________________
[1] Нефедова И. М. Максим Горький. Биография писателя. – Л.: Просвещение, 1979.
[2] Там же.

Доводы Баркова совершенно несостоятельны. Связник далеко не всегда знает, зачем его используют, и, как правило, совершенно не знает характера информации, которую он передает. Максим был для отца одним из немногих реальных каналов связи с окружающим миром, и вполне возможно, что в каких-то случаях Горький действительно пытался через него установить собственную связь со своими корреспондентами. Это обстоятельство вполне могло послужить основанием для его ликвидации.

Какое отношение данная информация может иметь к обсуждению версии об устранении сына Горького, я право не в состоянии понять. В те смутные времена одного за другим убрали множество «верой и правдой служивших ВЧК-ОГПУ» людей. И никому из них не помогли самые тесные связи с большевистскими вождями, особенно с давно уже лежащим в могиле Дзержинским.

Полный бред. К описанным событиям булгаковские образы не имеют никакого отношения. Скорее бы сюда подошел образ Павлика Морозова. Роман Булгакова не содержит ни малейшего намека ни на пребывание Маргариты за рубежом, ни на оподление Бегемотом кого бы то ни было.

Как мы убедились ранее (см. тезис IV.XIX.13), никакой одинаковой «удручающей характеристики» представители русской интеллигенции Горькому не давали. Наоборот, многие, несмотря на то, что поздний Горький явно отличался от того, с кем они когда-то имели дело, сохранили и предали потомкам доброе мнение о нем. Вот, например, мнение Шаляпина, написанное уже после его окончательного разрыва с Горьким:
«Добро есть красота, и красота есть добро. В Горьком это было слито»[1];
«Я, с своей стороны, никак не могу предположить, что этот человек мог бы действовать под влиянием низких побуждений. И все, что в последнее время случалось с моим милым другом, я думаю, имеет какое-то неведомое ни мне, ни другим объяснение, соответствующее его личности и его характеру»[2].

Как видим, Шаляпин до конца остался верен высоким идеалам своей дружбы и не унизил себя попыткой обличения Горького, как это сделал Бунин. К сожалению того же нельзя сказать о Горьком. Когда-то в далеком уже 1921 году его душа отторгла ужасы большевизма и он, казалось навсегда, покинул страну советов. Но прошли годы, острота воспоминаний сгладилась, и, наоборот, заострилась тоска по родине. В 1928 году Горький приехал с ознакомительной поездкой в СССР и обнаружил, что он вернулся совсем в другое общество. За какие-то семь лет страна поднялась с колен и совершила гигантский качественный скачок: прошел революционный хаос, воцарился порядок, невиданными темпами развивалась промышленность, строились города. Опять же все это было показано Горькому в самом выгодном для Сталина свете, в результате писатель сломался и уверовал в возможность реализации идеалов большевизма в СССР.

В архиве Горького сохранился черновик ответа Шаляпину, чрезвычайно низкого как по форме, так и по содержанию. Такие резкие смены отношений с дружбы на вражду были типичны для большевиков, – человек, чье мышление шло вразрез с их собственным, немедленно начинал ощущаться ими врагом со всеми вытекающими отсюда последствиями. В 1932 году у пролетарского писателя уже не нашлось свободного кусочка сердца для старого друга – все место давно уже было занято политизированными штампами и классовой ненавистью к упрямо несдающимся врагам. В своем ответе Горький писал: «Мне кажется, что лжете Вы не по своей воле, а по дряблости Вашей натуры и потому, что жуликам, которые окружают Вас, полезно, чтобы Вы лгали и всячески компрометировали себя. Это они, пользуясь Вашей жадностью к деньгам, Вашей малограмотностью и глубоким социальным невежеством, понуждают Вас бесстыдно лгать. Зачем это нужно им? Они – Ваши паразиты. Один из главных и самый крупный из них сказал за всех остальных веские слова: «Федя воротится к большевикам только через мой труп». Люди, которые печатали книгу Вашу, вероятно, намеренно не редактировали ее, – пусть, дескать, читатели видят, какую чепуху пишет Шаляпин. У них нет ни капли уважения к Вашему прошлому, если б оно было, они не оставили бы в книге постыдных для Вас глупостей… Эх, Шаляпин, скверно Вы кончили…»[3].

Как ни печально, но эти строки невозможно объяснить какими-то конъюнктурными обстоятельствами, или давлением на Горького со стороны, так как аналогичное возмущение Шаляпиным Горький в это же самое время высказал и в частном письме своему секретарю – Крючкову. Следовательно, нет ни малейших сомнений, что писатель искренне поверил в создаваемый в советской стране образ врага и сталинский тезис об усилении классовой борьбы по мере строительства социализма. Таким образом, скверно кончил не Шаляпин, а сам Горький, дорого заплативший за то, что позволил себе перестроить свое мышление на основе созданных к тому времени советских мифов и прежде всего ненависти к мнимым врагам и недругам советской власти.И все же Горький так и не отправил это не красящее его письмо. Подлинную причину этого мы вряд ли узнаем, единственно что можно сказать со всей уверенностью – с недостатком времени это не было связано – за четыре года можно было бы найти время закончить письмо. Скорее всего, Горький отложил ответ, почувствовав фальшь собственных высказываний, и чем дальше, тем меньше у него было оснований вернуться к письму, поскольку его отношения с советской властью натянулись, и его «"заперли" в СССР. Фактически посадили под домашний арест»[4]. Теперь он на собственной шкуре мог оценить справедливость оценок советской власти Шаляпиным.
__________________________________________________________________
[1] Шаляпин Ф. И. Маска и душа // Шаляпин Ф. И. Воспоминания. – М.: Локид, 2000, с. 453.
[2] Там же, с. 455-456.
[3] Дмитриевская Е., Дмитриевский В. Федор Шаляпин рассказывает… // Шаляпин Ф. И. Воспоминания. – М.: Локид, 2000, с. 18.
[4] Басинский П. Страсти по Максиму. – М.: ЗАО «Роман-Газета», 2007.

Даже приведенные Барковым факты свидетельствуют, что Горький не гонялся по личной инициативе за советскими писателями, коль скоро его на это «старались подвигнуть». Что касается упомянутой статьи Горького «Литературные забавы», то она была написана не с целью заклеймить кого-либо, и представляет собой, прежде всего, подробный критический разбор и анализ художественных произведений советских писателей. Первый раздел статьи, под названием «О литературных забавах», в виде самостоятельной статьи впервые был напечатан в центральных газетах 14 июня 1934 года. Второй и третий разделы, под названием «Литературные забавы» с обозначением II и III, впервые были напечатаны в 1935 году 18 и 24 января, соответственно.

В отношении Павла Васильева в первой части статьи сказано следующее:
«Жалуются, что поэт Павел Васильев хулиганит хуже, чем хулиганил Сергей Есенин. Но в то время, как одни порицают хулигана, – другие восхищаются его даровитостью, «широтой натуры», его «кондовой мужицкой силищей» и т.д. Но порицающие ничего не делают для того, чтоб обеззаразить свою среду от присутствия в ней хулигана, хотя ясно, что, если он действительно является заразным началом, его следует как-то изолировать. А те, которые восхищаются талантом П. Васильева, не делают никаких попыток, чтоб перевоспитать его. Вывод отсюда ясен: и те и другие одинаково социально пассивны, и те и другие по существу своему равнодушно «взирают» на порчу литературных нравов, на отравление молодёжи хулиганством, хотя от хулиганства до фашизма расстояние «короче воробьиного носа»»[1].

Горький совершенно искренне не понимает стремления Васильева, подражая Есенину, вести богемную жизнь с пьянством, мордобоем, скандалами, битьем жены, антисемитскими выходками, и пишет, что такое поведение «было характерно для прошлого, для того разлада между средой и системой взглядов литератора, который существовал до революции»[2].

Никакой особой роли в судьбе Павла Васильева критика Горького не сыграла – при его образе жизни и поведении на людях своей судьбы в том обществе он избежать не мог. Вот история его арестов: «В 1932 вместе с Л. Н. Мартыновым и др. молодыми поэтами Васильев на несколько месяцев подвергался аресту по обвинению в принадлежности к контрреволюционной группировке литераторов «Сибиряки». В 1935, после подписанного Н. Асеевым, А. Жаровым, В. Инбер, А. Сурковым, Б. Корниловым, А. Прокофьевым и др. письма в газету «Правда», осужден за «злостное хулиганство», весной 1936 освобожден, в феврале 1937 вновь арестован и 15 июля приговорен к расстрелу по обвинению в принадлежности к «террористической группе»»[3]. Таким образом, Васильев погиб в печально знаменитом 1937 году уже после смерти Горького и вне связи с его статьей.

Обратите внимание, первый раз Васильева арестовали в 1932 г., то есть за два года до выхода статьи Горького. Второй раз его арестовали через год после выхода статьи и не в связи с ней, а в связи с письмом группы его товарищей по литературному цеху.Таким образом, мы очередной раз смогли убедиться, как недобросовестен и мелочен опус Баркова по степени проработки обсуждаемого вопроса.
____________________________________________________________________________
[1] Горький М. Литературные забавы. Собр. соч.: В 30 т. Т. 27. – М.: Гос. изд. Худож. лит., 1953, с. 250.
[2] Там же, с. 251.
[3] Павел Васильев. – Энциклопедия «Кругосвет» – http://slovari.yandex.ru/dict/krugosvet/ar.../df/1006924.htm

Барков опять передергивает. Мехлис был редактором центральной партийной газеты и его переписка с Горьким вполне соответствует духу той эпохи. Кроме того, обращает на себя внимание отсутствие прочной связки Мехлиса и Горького. – Заказ якобы поступил на троих – «М. Пришвина, А. Платонова и П. Васильева», а к исполнению принят один Васильев. Почему? – Да потому, что буйные кутежи Васильева привели к тому, что против него выступил даже его личный друг – Борис Корнилов, сам так же впоследствии репрессированный. Кроме того Горький вовсе не идет на поводу у анонимного партийца, и не только проверяет сообщаемые им сведения, но даже лично беседует с Васильевым: «Васильев Павел, он бьёт жену, пьянствует. Многое мной в отношении к нему проверяется, хотя облик его и ясен. Я пробовал поговорить с ним по поводу его отношения к жене»[1]. Я понимаю, что в наше время личная жизнь Васильева считалась бы его личным делом. Но в СССР строился коммунизм, то есть коммуна, где каждому до всего есть дело. И по поводу мордобоя и пьянства мужей жены прежде всего обращались к администрации по месту работы мужа, а также в профком или в партийный комитет. Таким образом, действия Горького вполне соотносятся с духом времени.
________________________________________________________________
[1] Горький М. Литературные забавы. Собр. соч.: В 30 т. Т. 27. – М.: Гос. изд. Худож. лит., 1953, с. 251.

С трудом верится, что если бы Барков в годы своего добровольного служения сатанинской системе получил аналогичное письмо, то дал бы на него иной ответ. Думаю, что аналогично Горькому он бы составил ответ в том же искреннем духе, в рамках своего искаженного большевистским восприятием мира мировоззрения.

Что касается Мастера и клиники Стравинского, то мы уже убедились, что с Горьким они никак не связаны и никакого «оподления» Мастера в романе нет (см. тезис I.III.16). Есть только «оподление» Мастера и Горького со стороны Баркова и собственно подробному разбору технологии этого «оподления» и посвящена моя книга. Хочется только верить, что за это «оподление» Барков взялся не ради корыстных целей, а искренне уверовав в свои безумные теории, стал подгонять под них факты. Иначе слишком уж большой грех принял он на свою душу.

Барков постоянно передергивает содержание романа. Мастер вовсе не пытался пойти за Пилатом. Он только спросил, куда ему идти. Обращаю внимание читателя, что даже после последнего полета Мастер все еще полностью не пришел в себя, не обрел былую решительность. Не стал он и мертвым, как кажется Баркову, он перешел порог земной жизни для жизни вечной, но не в раю, а в покое:
«– Ах, помилуйте, – ответил Азазелло, – вас ли я слышу? Ведь ваша подруга называет вас мастером, ведь вы мыслите, как же вы можете быть мертвы? Разве для того, чтобы считать себя живым, нужно непременно сидеть в подвале, имея на себе рубашку и больничные кальсоны? Это смешно!
– Я понял все, что вы говорили, – вскричал мастер, – не продолжайте! Вы тысячу раз правы»[1].

Искажает Барков и смысл эпилога. Мастер не является (тем более в облике вампира!) Ивану, а снится. Вампиры же являются именно наяву, а не во сне, и не для того, чтобы «лгать», а чтобы свежей крови напиться.
_______________________________________________________________
[1] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 697.

Как мы уже разбирали, Мастер не имеет никакого отношения к вампирам (см. тезис I.III.8). Никого из «живых» он в романе не «хватает». Что касается трактовки образа Горького видным марксистом-ленинцем Рютиным, то она столь же близка к истине, как и далека от нее. Дело тут вовсе не в отсутствии у Горького необходимого «философского и социологического» чутья, а в окостенелости большевистского мышления – мышления в строгих рамках заданной наперед марксистской идеологии. Подобное «партийное» мышление неизбежно приводит к омертвению души, точнее к замещению части ее или целиком партийными догмами. Этим омертвением души страдал и сам Рютин – один из мертвецов, хватавших живых в горестном 1917 году и в последующие годы гражданской войны. Но революционные репрессии были для Рютина правильным «хватанием». Против системы он начал бороться только когда она начала пожирать собственных членов единственно верной партии. Так что беда Горького не в отсутствии чутья, а именно в скованности его мышления большевистскими догматами. Впрочем, часто не к лучшим результатам приводят и религиозные догматы, достаточно вспомнить инквизицию и охоту на ведьм в средние века. Чем в большей степени человек позволяет тем или иным догматам овладеть своим мышлением, тем в большей степени он рискует оказаться в положении мертвеца, хватающего живых.

Скорее уж важен ответ на вопрос, действительно ли Булгаков мог надеяться описанием фигуры Горького войти в вечность? Так ли уж интересен был ему Горький, чтобы посвятить ему остаток своей жизни?


С заблуждением Баркова по поводу финского ножа мы уже разбирались (см. тезис I.V.1). Убогость убеждения Баркова, что Булгаков завещал вечности не великий роман, а некую невнятную кашу из зашифрованных то в образе Мастера, то Маргариты обрывках жизни Горького, совершенно очевидна. Прошло всего полвека, а подобная работа, если бы она была выполнена Булгаковым, уже совершенно потеряла всякий смысл и никому не интересна, так как даже в толкованиях Баркова ничего нового ни о Горьком, ни о его времени не сообщает. Собственно мало кому сейчас интересен до такой степени и сам Горький, занявший, наконец, в общественном сознании более подходящее ему место. Мог ли не понимать этого Булгаков, прекрасно знавший, что в истории то одни, то другие фигуры часто выдвигаются на передний план для того, чтобы потом кануть в небытие? Действительно ли посмертная (а не прижизненная!) борьба с Горьким с целью развенчания его светлого образа в глазах потомков была достойна того, чтобы посвятить ей последние 12 лет жизни? Этот риторический вопрос я оставляю на усмотрение читателя.

Резюме IV. Фабула романа «Мастер и Маргарита» не имеет ни малейшего отношения ни к Горькому, ни, тем более, к его осуждению или апологетике.

Барков выдергивает по ниточке критические отзывы о Горьком из воспоминаний его современников, забывая о том, что ни один человек не бывает ангелом с крылышками в глазах окружающих. Иногда эти крылышки отрастают задним числом после его смерти, но при жизни никогда. Любой из нас, в зависимости от ситуации, может нелицеприятно выразиться о собственных друзьях, знакомых, детях, родителях. Даже Мандельштам был «физически неприятен» Ахматовой, что, тем не менее, не мешало ей дружить с ним. Поэтому оценивать наше отношение к людям по выдранным из контекста наших высказываний критическим словам в их адрес неправомерно.

Резкие отзывы творческих людей друг о друге всегда нужно воспринимать с известной долей скептицизма, иначе у нас не останется ни одного заслуживающего нашего внимания крупного художника. Например, опираясь на мнение Блока, мы должны будем низвергнуть с поэтического Олимпа даже Анну Ахматову – «Ее стихи никогда не трогали меня. В ее «Подорожнике» мне понравилось только одно стихотворение <…> Об остальных стихах Ахматовой он отзывался презрительно <…>»

Несмотря на отсутствие духовной близости с Горьким, Булгаков считал его огромным и сильным писателем, у которого необходимо учиться литературному мастерству. В этой своей четкой позиции он не был одинок. Горького уважало множество писателей и среди них Чехов, Короленко, Блок и Чуковский. Как и Чуковский, Блок, характеризуя Горького, употреблял два основных понятия – поэтичность и музыкальность и говорил, что в Горьком есть «что-то поэтическое, затаенное». Масштаб личности Горького потрясал Чуковского и в целом он относился к Горькому очень положительно – «как человек он был выше всех своих писаний». Выдающийся художник-портретист Ю. Анненский писал о Горьком, что «его заслуги в борьбе с разрушительной инерцией революции неоценимы». Шаляпин, уже после окончательного разрыва с Горьким, написал следующее: «Добро есть красота, и красота есть добро. В Горьком это было слито <…> Я <…> никак не могу предположить, что этот человек мог бы действовать под влиянием низких побуждений. И все, что в последнее время случалось с моим милым другом, я думаю, имеет какое-то неведомое ни мне, ни другим объяснение, соответствующее его личности и его характеру».

Невозможно поверить, чтобы именно описанием фигуры Горького Булгаков надеялся оставить свой след в вечности и посвятил этому последние 12 лет жизни. Булгаков прекрасно знал, что в истории то одни, то другие фигуры часто выдвигаются на передний план для того, чтобы потом кануть в небытие, и понимал, что подобная работа со временем станет никому не интересна, кроме разве что узких специалистов-литературоведов. Толкование Барковым романа «Мастер и Маргарита» совершенно бессмысленно, поскольку получается, что якобы вся канва повествования послужила всего лишь основой для вкрапления неких зашифрованных признаков, указующих то на Горького, то на Андрееву, и самостоятельной художественной или информационной ценностью не обладает.

Уважаемые посетители моей темы. К сожалению общий кризис нашей жизни коснулся и форума и сейчас решается вопрос о его закрытии. В связи с этим я прекращаю выкладывать главы своей книги. Пользуюсь случаем сообщить, что книга в основном закончена мною, остались последние пять глав, которые, надеюсь, будут дописаны в течение ближайших двух-трех месяцев. После этого я заново вычитаю и отредактирую текст и выложу книгу целиком в интернете. Когда именно не знаю, но точно до конца следующего года.

Рад сообщить читателям моей работы, что сегодня мною дописана последняя глава и Заключение. Таким образом, вчерне мой труд завершен, хотя осталось множество вопросов требующих сверки и напряженной библиотечной работы, но это уже чисто технические проблемы, которые легко решить в течение месяца-двух.

Как я уже писал, поскольку нынешний статус булгаковского форума мне неясен, я прекратил выкладывание очередных глав и решил выложить всю книгу целиком.
Поскольку выпущенную из рук птицу назад не поймаешь, то спешить с этим я не буду, поэтому планирую опубликовать книгу в инете не ранее осени текущего года. До этого времени я собираюсь заново вычитать весь текст и, насколько это для меня возможно, поправить ее несколько вызывающий стиль и учесть высказанные замечания.

Поскольку форум скорее жив, чем мертв я решил продолжить выкладывание глав моей книги до того момента, пока не подготовлю ее к опубликованию в Интернете. Правда в связи с блокировкой массовых сообщений процесс выкладывания каждой главы будет более растянутым.

V. Метла Маргариты
Глава XXIII. «Женщина непомерной красоты»

«Сидели до утра. Я сидела на ковре около камина, старик чего-то ошалел: «Можно поцеловать вас?» – «Можно, говорю, целуйте в щеку». А он: «Ведьма! Ведьма! Приколдовала!» «Тут и я понял, – говорил потом всегда Миша, вспоминая с удовольствием этот вечер, вернее, ночь, – что ты ведьма! Присушила меня!» Пошли домой, и так до сих пор не знаю, у кого это я была».
Е. С. Булгакова[1]

Как видно из эпиграфа, ведьмовство женщин Булгакова не смущало. Не смущало оно его и в образе его любимой героини – его Маргариты – «в голове бродит моя Маргарита, и кот, и полеты…», – писал Булгаков своему близкому другу и первому биографу П. С. Попову. Я уже упоминал, что толковый словарь живого великорусского языка Владимира Даля дает следующее толкование имени булгаковской героини – «жемчужина». Да и само испытание Маргариты на балу в точности повторяет известные сюжеты народных сказок об испытании девичьей добродетели. Слова Воланда: «Кстати, скажите, а вы не страдаете ли чем-нибудь? Быть может, у вас есть какая-нибудь печаль, отравляющая душу, тоска?», – и ответ Маргариты, – «Нет, мессир, ничего этого нет, <…> а теперь, когда я у вас, я чувствую себя совсем хорошо»[2], слишком явно перекликаются со словами сказки «Морозко»: «Тепло ли тебе девица? – Тепло, батюшка!» Здесь нет ни пародийности, ни гротеска, только отражение извечного стремления русской души к вознаграждению истинной добродетели.

Но для Баркова великий роман и его героиня отгорожены воздвигнутым им конспирологическим занавесом. Весь грандиозный замысел Булгакова он пытается свести к написанию пошлого антигорьковского фельетона. Смысл подобной работы для разумного человека загадочен. Ну допустим на минутку, что Барков действительно разгадал тайну булгаковского романа. А дальше что?!! Что же по его мнению хотел сказать нам Булгаков? Что вложил он в свое творение? Чем хотел зажечь сердца людей? Предложенные Барковым ассоциации настолько далеки от реальной жизни, что, воспринимая его толкования, нужно, читая роман, ежеминутно справляться с его книгой, как со словарем. Но даже при этом, сам по себе роман в его толковании никакой новой информации о Горьком и Андреевой читателю не сообщает. Так в чем же могла состоять цель автора? Выразить свое отрицательное отношение к Горькому? Но для этого Булгаков с его сатирическим талантом мог бы не тратя времени даром просто написать о Горьком памфлет и высмеять в нем все отрицательные стороны Буревестника Революции. Но зачем же тратить последние 12(!) лет жизни на сотворение абсолютно недоступного уровню не только рядового, но и продвинутого читателя шифрованного фельетона, да еще в котором якобы Мастеру беспорядочно приписаны то черты Горького, то черты Андреевой? На мой взгляд, это совершенно бессмысленно.


Данный монолог Мастера не содержит никакого намека на конкретную личность, близкую к Горькому, поскольку, как мы уже убедились, Горький не имеет к Мастеру никакого отношения. Кроме того, в данном монологе речь идет о бывшей жене Мастера, а не о Маргарите, прототипом которой якобы послужила Андреева.
______________________________________________________________
[1] Дневник Елены Булгаковой. Письмо к А. С. Нюренбергу от 13 февраля 1961 г. / Гос. б-ка СССР им. В. И. Ленина. – М.: Кн. палата, 1990, с. 327.
[2] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 585.

Напомню, что Мастер говорит именно о своей жене, а не о Маргарите, а Шайкевич и Будберг были всего лишь любовницами Горького. Что касается Андреевой, то и она, по существовавшему на то время законодательству, считалась просто сожительницей Горького, поскольку в царской России институт гражданского брака – зарегистрированного в государственных органах брачного союза, альтернативного церковному браку[1] – отсутствовал, за исключением лиц отдельных вероисповеданий. Хотя сам Горький на этот счет имел иное мнение – «По поводу своего брака с Андреевой он со всей категоричностью заявил журналистам: «Она моя жена. И никакой закон, когда-либо изобретенный человеком, не мог бы сделать ее более законной женой (выдержка из статьи» Так его встретил Нью-Йорк» в журнале «Ньюйоркер, 30.04.1949)»[2]. Но с точки зрения закона, Горький и Андреева состояли в нерегистрируемом браке, то есть юридически их ничто не связывало. Именно это и вызвало скандал при их поездке в Америку в 1906 г., где «их не пустили в гостиницы, так как они не были венчаны»[3]. Поэтому, если следовать абсурдной логике Баркова, «Манечка» может намекать только на «законную» жену Горького Е. П. Пешкову, но не на М. Ф. Андрееву.
__________________________________________________________________
[1] В современной разговорной русской речи под «гражданским браком» в большинстве случаев понимаются супружеские отношения поддерживаемые без официальной регистрации брака.
[2] Григорьева А. П., Щирина С. В. Основные этапы жизни и деятельности М. Ф. Андреевой // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 610.
[3] Басинский П. Страсти по Максиму. – М.: ЗАО «Роман-Газета», 2007.

Утверждение Баркова, что эпитет «светлая» якобы имеет к героине романа «весьма отдаленное отношение», мы уже разбирали (см. тезис I.IV.17). Что касается Андреевой, то Барков, как всегда, привирает, искажая до неузнаваемости реальные факты. Единственным источником для его утверждения является письмо Андреевой к Горькому, в котором она пишет, что «меня в театре прозвали «светлой», <…> меня считают первоклассной актрисой»[1]. Думаю не нужно объяснять разницу между прозванием актрисы внутри коллектива театра и эпитетом, имеющим хождение в театральной Москве, то есть вне конкретного театра. Тем более что сам этот эпитет изначально связан с понятием «актриса», а не «королева». В театральной же среде Андрееву называли не «светлой», а «божественной» – «С. А. Андреевский <театральный критик – С.Ц.>, немало писавший о Художественном театре, сетовал в письме к Станиславскому: «Прискорбно, что из Вашей труппы исчезла «божественная». Как-никак без нее не обойдетесь»[2].
___________________________________________________
[1] Письма М. Ф. Андреевой к Е. Ф. Крит и Н. Е. Буренину, сентябрь 1906 и 17.08.1938 // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 140, 420.
[2] Григорьева А. П., Щирина С. В. Основные этапы жизни и деятельности М. Ф. Андреевой // Там же, с. 620.

Морозов беспокоился, что в случае его смерти Андреева может остаться без средств к существованию. Чтобы материально обеспечить ее будущее, он застраховал свою жизнь на сумму в 100 тыс. руб. на предъявителя, а полис передал любимой женщине, хотя и не сомневался, что и эти деньги Мария Федоровна потратит не на себя, что собственно и произошло: «Мария Федоровна 60 тысяч рублей передала в кассу РСДРП, 10 тысяч рублей – рабочим и студентам, которые при жизни С. Т. Морозова учились на его деньги <…>, тысячу рублей – адвокату, 16 тысяч рублей просила вернуть людям, у которых Алексей Максимович и она были в долгу, 13 тысяч рублей были отданы Е. Ф. Крит <сестре М.Ф. – С.Ц.> на содержание детей Марии Федоровны <…> Для своих личных нужд Мария Федоровна не взяла ни копейки!»[1]. Фантастические же измышления Баркова напоминают старый анекдот – «А правда, что Абрамян выиграл в лотерею Волгу? – Правда! Только не Абрамян, а Оганесян, и не Волгу, а 20 тысяч, и не в лотерею, а в преферанс, и не выиграл, а проиграл!». Та же логика наличествует и здесь. – А правда, что Морозов завещал перед самоубийством страховую премию Андреевой, и она использовала из нее 10 тысяч на нужды Горького? – Правда! Только не перед самоубийством, а заблаговременно, при оформлении страхового полиса, и не 10 тысяч, а 16, и не на нужды Горького, а на возврат своих и Горького долгов.

Справедливости ради отметим, что сама Андреева в своих письмах приводила несколько отличающиеся друг от друга варианты распределения указанной суммы[2]. Но во всех случаях указано, что 60000 были переданы на нужды большевистской партии, и нигде не написано, что «вступив в права наследования, Андреева использовала 10 тысяч на выплаты по обязательствам Горького». Таким образом, перед нами еще один случай, когда Барков «на белое говорит черное» и противоречит сведениям использованных им же источников.
___________________________________________________
[1] Волохова Н. А. «Феномен». – 2 изд. перераб. и доп. – Л.: Лениздат, 1986, с. 163.
[2] Письмо М. Ф. Андреевой к М. Горькому от 29.09.1913 // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 258.

Вряд ли вся вылитая бульварными писаками грязь может сравниться с той, которую Барков вывалил на Горького и героев романа Булгакова.


Черты биографии Андреевой в корне противоречат фабуле романа. Горький расстался с ней за 15 лет до смерти. Его «Маргаритой», его последней любовью, стала баронесса Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф-Будберг. После этого главного несовпадения с фабулой романа, в которой Мастер и Маргарита соединяются навечно, о чем еще можно говорить? Кроме того, ни в одних воспоминаниях об Андреевой она не описана как «кудрявая черноволосая женщина». Вот пример воспоминаний Берберовой и Луначарской:
«Она, несмотря на годы, все еще была красива, гордо носила свою рыжую голову, играла кольцами, качала узкой туфелькой»[1];
«<…> женщина немного выше среднего роста, с коротко стриженными рыжеватыми волосами <…>»[2]

Но может быть воспоминания не точны и галлюцинации Баркова ближе к истине? Что ж, давайте заглянем в тщательно изученную Барковым фотокопию циркуляра о розыске и аресте Андреевой от 18.06.1907. Как известно, на свете нет ничего точнее полицейских примет разыскиваемых преступников. Вооружившись увеличительным стеклом, мы без труда может дешифровать содержание графы 3 «Приметы» – «Высокого роста, шатенка»[3]. Согласно словарям Ожегова и Ушакова «шатен» это – «человек с темно-русыми, каштановыми волосами»[4]. Каштаны же, как известно, рыжеваты…

Отличаются Маргарита и Андреева и описанием глаз. Напомню, что Маргарита чуть косила на один глаз, и цвет глаз имела зеленый[5]. Сравним с описанием Андреевой:
«Глаза у Марии Федоровны удивительные, большие, темные и печальные»[6];«<…> точеный профиль, лучистые карие глаза, изящный рисунок бровей <…>»[7]
____________________________________________________________
[1] Берберова Н. Курсив мой: Автобиография. – М.: Согласие, 1996, с. 213-214.
[2] Луначарская-Розенель Н. А. Женщина большой судьбы // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 546.
[3] Ведомость о лицах, подлежащих розыску (циркуляр от 18 июня 1907 г.) // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 151.
[4] Ожегов С. И. и Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. – М.: Азбуковник, 1999, с. 892.
[5] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 543, 556.
[6] Комаровская Н. И. Годы дружбы // Там же, с. 514.
[7] Луначарская-Розенель Н. А. Женщина большой судьбы // Там же, с. 547.

Трудно понять, какое совпадение имеет в виду Барков. Андреева родилась в обычной помещичьей семье, Маргарита же происходила из королевского рода. Для геральдики здесь дистанция – пропасть. Хотя, конечно, если при анализе романа Булгакова и биографии М. Ф. Андреевой следовать логике талмудистов, объясняющих любовную лирику Песни Песней царя Соломона «иносказательным изображением отношения Иеговы к Его народу»[1], то можно получить любые, наперед заданные, необходимые Баркову совпадения.

В цитируемых Барковым источниках по биографии Андреевой приведены следующие сведения о ее родителях. – «Отец <…>, Федор Александрович Юрковский, происходил из дворян Харьковской губернии, был одним из очень многих детей небогатого помещика»[2]. За заслуги деда – морского офицера – отец Андреевой был принят в приют для офицерских детей в Царском Селе и позже переведен в Морской корпус для дворянских детей, откуда был выпущен в звании гардемарина[3]. Возненавидев казенщину за годы учебы, он сразу ушел из флота и решил стать актером[4]. Именно в это время он и познакомился со своей будущей женой – Марией Павловной Лелевой (по сцене), актрисой Императорского Александринского драматического театра[5]. Она была дочерью остзейского дворянина, талантливого скульптора, окончившего Петербургскую Академию художеств, и крестьянки-эстонки[6]. Из-за неравного брака ее отец был лишен родителями всех материальных благ и зарабатывал на хлеб для семьи тем, что «делал могильные памятники»[7].

Только через 6 лет, когда Юрковский поступил на работу в вышеназванный театр, ему удалось получить согласие воспитывавшей Лелеву бабушки на брак. Его же собственная тетушка признать его жену из-за неравного брака так и не пожелала[8]. В театре Юрковский проработал всю жизнь и дослужился до должности главного режиссера[9].

Таким образом, совершенно невозможно усмотреть какие-либо признаки восхождения родословной Андреевой к одному из старинных королевских домов Европы. Кроме этого образу Маргариты противоречат и все, без исключения, остальные основные детали биографии Андреевой. «Маргарита была женою очень крупного специалиста, к тому же сделавшего важнейшее открытие государственного значения»[10]. А муж Андреевой был крупным чиновником-инспектором железных дорог – «В 1888 г. Мария Федоровна вышла замуж за крупного железнодорожного чиновника А. А. Желябужского»[11]. Муж Маргариты «был молод, красив»[12]. А в семье Желябужских «муж был старше жены на 18 лет»[13]. Что же до красоты, то Вересаев описал его следующим образом: «плотный барин в форменной тужурке»[14]. Маргарита в свои тридцать лет была все еще бездетна, а Андреева в 20 лет родила мужу сына Юрия и в 25 – дочь Катю[15]. Этот ряд сравнений можно продолжить на все описанные в романе обстоятельства, связанные с Маргаритой, и мы нигде не найдем ничего общего с Андреевой, ни в биографии, ни во внешнем облике (см. предыдущий тезис).
________________________________________________
[1] Библейский спутник. – Приложение к Библии [Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета канонические]. – Стокгольм, 5-е изд., И. Геце и Институт перевода Библии, 1988, с. 21.
[2] Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 10.
[3] Там же, с. 10.
[4] Там же, с. 13.
[5] Там же, с. 11.
[6] Там же, с. 11.
[7] Там же, с. 11.
[8] Там же, с. 13.
[9] Там же, с. 14.
[10] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 543.
[11] Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 580.
[12] Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Избр. произв.: В 2 т. Т. 2. – К.: Дніпро, 1989, с. 543.
[13] Волохова Н. А. «Феномен». – 2 изд. перераб. и доп. – Л.: Лениздат, 1986, с. 24.
[14] Вересаев В. В. Литературные воспоминания // Вересаев В. В. Невыдуманные рассказы. – М.: Худож. лит., 1968, с. 435.
[15] Волохова Н. А. «Феномен». – 2 изд. перераб. и доп. – Л.: Лениздат, 1986, с. 26.

Как вспоминает Андреева, с Горьким ее познакомил Чехов в Севастополе, в 1900 году, когда Художественный театр ездил показать А. П. Чехову его пьесу «Чайка» – «<…> в молодости у него были необыкновенно лучезарные синие глаза с длинными пушистыми ресницами. Улыбнулся. После этого он мне показался и лучше и красивее всех на свете»[1]. Горький и Андреева сразу прониклись взаимной симпатией. «Однажды осенью, после нашей поездки в Крым, мне доложили, что спрашивают меня Шаляпин и Горький <…> С той поры мы виделись с Алексеем Максимовичем очень часто»[2]. Возникшая тесная дружба в скором времени незаметно переросла в любовь. – «К концу 1903 года Андреевой и Горькому стало ясно, что жить им врозь уже невозможно. Дружба, любовь сделали реальным обоюдное желание соединить свои судьбы»[3]. В результате на «капустнике» МХТ во время встречи Нового 1904 года Горький признался Андреевой в любви[4], и она стала его гражданской женой.С Лениным Андреева впервые встретилась только летом 1903 г., когда «с детьми уехала в Швейцарию, в Женеву»<A title="" style="mso-footnote-id: ftn5" href="http://www.bulgakov.ru/ipb/index.php?act=post&do=edit_post&f=6&t=158&p=5230&st=430#_ftn5" name=_ftnref5>[5]. Одной из причин этой поездки была затянувшаяся болезнь сына – «Мальчик упал с велосипеда, и опухоль под коленом не проходила. Решено было показать его европейским врачам»[6].

В тот период времени влечение Андреевой к Горькому стало уже заметно окружающим, о чем собственно и пишет знавший ее 30 лет товарищ Хундадзе. Правда подлинное содержание бесед Андреевой с Лениным ему абсолютно неизвестно и является типичным плодом реконструкции в стиле Баркова, уважительно именующего подобный треп интерполяцией. Зато свидетельство Хундадзе, что интерес Андреевой к Горькому был в то время уже заметен окружающим, несомненно, списано с натуры: «… Даже не располагая никакими документами о содержании беседы Ленина с Андреевой, можно с уверенностью сказать, что Андреева достаточно ярко передала Ленину свои впечатления о поездке в Нижний, о жизни и условиях его [Горького] творчества. Вряд ли от Ленина укрылось и то, что интерес Андреевой к Горькому вовсе не ограничен литературными или даже партийными рамками. Несомненно, одно <…>, что и Ленин и Андреева с этого момента стали всемерно помогать Горькому прочнее связаться с социал-демократами»[7]. Видимо последние слова Барков со свойственным ему простодушием и истолковал, как получение Андреевой партийного задания.

Надеюсь, из полного варианта цитаты от читателя не укрылся тщательно замаскированный Барковым факт, что Андреева увлеклась Горьким еще до встречи с Лениным, а не вступила в связь с писателем по заданию партии.

Замечу, что на самом деле Ленину принадлежит не одно, а два прозвища Андреевой – «Мне когда-то Владимир Ильич дал две клички: "Феномен" и "белая ворона"»[8]. Горький же называл Андрееву «чудесной человечинкой»[9]. Стоит ли говорить, что малейшего намека на эти обстоятельства в романе нет, что было бы очень странно, будь Андреева в действительности прототипом Маргариты.
_______________________________________________________
[1] Андреева М. Ф. О Горьком // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 405.
[2] Там же, с. 45.
[3] Волохова Н. А. «Феномен». – 2 изд. перераб. и доп. – Л.: Лениздат, 1986, с. 75.
[4] Там же, с. 79.
[5] Там же, с. 70.
[6] Там же, с. 70.
[7] Там же, с. 71.
[8] Письмо М. Ф. Андреевой к Н. Е. Буренину от 20-21.08.1938 // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 422.
[9] Желябужский А. Л. «Чудесная человечинка» // Там же, с. 460.

Очень странно выглядят столь невнятные намеки неделикатнейшего и не робкого на язык Альфреда Баркова. Ведь он так и не произносит вслух, что же так смутило его в словах Вересаева, с чем он связывает интерес Андреевой к Вересаеву? С партийным заданием? Или с какими-то ее личными интересами? А вот у Вересаева, наоборот, никакой недоговоренности нет. Он ясно пишет, что его удивил интерес, проявленный к ним Андреевой, поскольку он тогда многое не понимал, не зная ее близких отношений с Горьким. Впечатление недоговоренности искусственно создал сам Барков, оборвав свою длинную цитату на самом интересном месте, как раз перед ключевыми для понимания текста словами Вересаева – «Мы ничего не понимали. Кажется, через год или через два Горький разошелся с Екатериной Павловной и женился на Марии Федоровне»[1]. Вот и вся очевидная причина интереса Андреевой к Вересаевым, – ее интересовали люди тесно общавшиеся с Горьким.
__________________________________________________________
[1] Вересаев В. В. Литературные воспоминания // Вересаев В. В. Невыдуманные рассказы. – М.: Худож. лит., 1968, с. 435.

Барков изо всех сил тщится породить феномен умолчания вокруг Андреевой, не замечая, что в воспоминаниях Шаляпина для нее просто нет места по самому их замыслу. Даже о Горьком в первой части воспоминаний Шаляпина «Страницы моей жизни», изданной в 1916 году, нет ни одного слова! А ведь книга написана в самый разгар их дружбы и охватывает временной период по 1915 год.

О Горьком Шаляпин напишет только во второй части своих мемуаров – книге «Маска и душа» (1932), но в контексте не предполагающем описания ни его жен, ни его личной семейной жизни. Точно также в них не описана и первая жена Горького – Е. П. Пешкова – к которой Шаляпин относился с нескрываемой симпатией. Она только косвенно упомянута всего одной строчкой, где Шаляпин выделяет в Горьком такие привлекательные для него черты, как «сердечная любовь к своим детишкам, тогда маленьким, и особая ласковость волжанина к жене, очаровательной Екатерине Павловне Пешковой»[1]. Поэтому надувание Барковым щек по поводу отсутствия в мемуарах Шаляпина Андреевой, совершенно бессмысленно.
____________________________________________________________
[1] Шаляпин Ф. И. Маска и душа // Шаляпин Ф. И. Воспоминания. – М.: Локид, 2000, с. 356.

Здесь уместно напомнить поклонникам беспочвенного фантазирования, что Мастер либо Горький, либо – Андреева, а не их гермафродитическая смесь. В Америку и вообще в эмиграцию с Горьким Андреева ездила не по заданию партии, а как его гражданская жена. Конечно, можно гадать на кофейной гуще не давал ли ей Ильич сопутствующих партийных поручений в нагрузку, но никаких достоверных сведений об этом нет.

Следователь из Баркова очень плохой. Несмотря на внешнюю рассудительность его умозаключений, в их системе можно выбрать только какая именно ассоциация с Горьким будет сконструирована в данной главе. Другие выводы отсутствуют по определению, несовпадения игнорируются. Так, например, на то, что в списке языков которыми владеют Мастер и Андреева не совпадают два наиболее важных для Мастера языка – латинский и греческий – Барков не обращает никакого внимания. Опять же никто из пары Горький-Андреева не является «историком по образованию», Горький – самоучка, Андреева – актриса.

Серьезно комментировать подобный бред право затруднительно. Впервые слышу, что работники театров имею возможность читать личную переписку администраторов и членов правления. Насчет музея также написана явная глупость: Мастер работал в музее, а не основывал его, да еще вместе с Маргаритой. Ну а приписывание Мастеру «многочисленных жен», несомненно, понадобилось Баркову для большей убедительности предлагаемой им связи его образа с Горьким. Ведь у Горького действительно было множество жен. Но факты самая упрямая на свете вещь: у Мастера в романе была только одна жена. А с платьем именитый дешифровщик булгаковских текстов и вовсе сел в лужу. У какой же женщины нет полосатого платья? Несомненно было оно и у жены Горького – Е. П. Пешковой. Вот так бездарно упустил Барков исторический шанс добавить еще один краеугольный камень в «обоснование» своей безумной гипотезы.

Когда я читаю подобные выдержки, мне начинает изменять своя собственная. Ну есть же какой-то предел безграмотности?!! Ведь совсем не современное разговорное значение слова «хер» имеется здесь в виду:
«<…> интересно проследить за расширением и изменением значений таких слов, которые возникли, как условные обозначения букв славянского алфавита.
<…> название церковнославянской буквы Х – 'хер' представляет собою условное сокращение или вернее: первую звуковую часть слова херовим или херувим (греч. χερουβίμ; Е. Веrneker. В. I, s. 387). Очевидно, именно этим словом (в его написании и звучании) иллюстрировалось значение буквы Х – при обучении церковно-славянской азбуке. Именно от этого слова хер произведен глагол херить (ср. выхерить, похерить, захерить)– «перечеркивать крестом наподобие буквы хер». Ср. захерить в пьесе А. Н. Островского «Сердце – не камень»: «Возьми бумажку-то! … Захерь, всю захерь!» (д. 1, явл. 4).
Глагол херить образовался в школьном и затем в профессионально-деловом, канцелярском языке. Он представляет собою отыменное образование (от слова хер). Хер – имя буквы х в церковно-славянском алфавите <…> уже в средневековом русском языке (однако, едва ли ранее XIII–XIV в.) слово хер получило значение условного знака в виде креста <…> Отсюда и возникает глагол херить (ср. захерить, похерить) с значением: «уничтожать или отмечать что-нибудь… изображением креста или хера, перечеркивать, зачеркивать» (см. сл. 1867–1868, 4, с. 874). Ср. в «Соборянах» Н. С. Лескова (в речи дьякона Ахиллы): «…Владыка решение консисторское о назначении следствия насчет проповеди синим хером перечеркнули и все тем негласно успокоили, что назначили отца Савелия к причетнической при архиерейском доме должности» (1957, 4, с. 239–240) <…>
По-видимому, как канцелярски-деловые слова глаголы херить и похерить имели широкое хождение в русском языке XVII–XVIII в. Ср. в словарях Академии Российской: «Похерить – вымарать, исключить что из написанного. Похерить имя чье в списке» (ч. 5, с. 103). Но в средний стиль художественной литературы эти выражения не входили.
Из значения – «зачеркивать – перечеркивать, отмечать знаком креста наподобие буквы X» – в глаголе херить – (при форме сов. вида похерить) легко развивается оттенок: «уничтожать, ликвидировать». Это расширение объема значения слова херить – похерить наметилось в разговорно-чиновничьем, служилом диалекте – еще давно – не позднее XVIII в. Но этот оттенок значения особенно резко выступил в русском литературном языке с 30–40 гг. XIX в., когда слово похерить было допущено и в стили художественно-повествовательной литературы. У И. С. Тургенева в повести «Клара Милич»: «Наконец, это ему все надоело – и он решился, как говорится, «взять на себя» и похерить всю эту историю, так как она несомненно мешала его занятиям и нарушала его покой» (гл. 8)»[1].

Хорошо что Барков Лескова с его «синим хером» не читал, могу только представить себе какие чудовищные ассоциации одолели бы его в этом случае. Вероятно припомнил бы соответствующий анекдот про ковбоя Джо…

Таким образом, материал данной главы свидетельствует, что стремление Баркова провести аналогию между письмом М. Ф. Андреевой и лексиконом Маргариты совершенно неправомерно, так как Мария Федоровна использовала в своем письме общепринятый в то время художественный и канцелярский оборот. А вот с лексиконом Елены Сергеевны выражения Маргариты пересекаются, о чем пишет Лидия Яновская:
«Нужно сказать, что сестры – Елена и Ольга – были очень привязаны друг к другу и годами жили вместе, в самых разных обстоятельствах, в частности, когда Е.С. была в браке с Шиловским. В отношениях между сестрами сложилась традиция грубовато-изящного юмора <…>
«Душа моя! – писала Е.С. – Ты меня так напугала сообщением о красном жакете, что я, бросив все дела, кинулась к письменному моему столу (розового дерева), чтобы отговорить тебя вовремя. Побойся бога! Если только ты выйдешь в поле в красном жакете – тебя забодает первая корова, не говоря уж о быках. А если ты гонишь с шитьем этого жакета не для торреадорских целей, а просто мечтаешь в нем тихо прогуливаться по вечерам по Покровской улице или ходить по воскресеньям на базар – то знай, что ни один гусь, ни одна гусыня не пропустит тебя, чтобы, вытянув шею, не клюнуть в зад».
И далее: «Ты думаешь, что «ребята» (речь о мальчиках – Сереже и его сверстнике, сыне Калужского. – Л.Я.) – это большая и интересная тема. Ошибаешься по неопытности и по своему бесплодию. Об них можно сказать только одно – и я время от времени и говорю это Лоли – это такая сволочь. Любопытны они до ужаса, поэтому я все время гоняю их и говорю вразумительно: Я вас люблю тогда, когда вы заняты своими делами и разговорами и не вмешиваетесь во взрослые дела».
(Обратите внимание на это неожиданное сволочь , обращенное к тем, к кому Елена Сергеевна относится с нежностью, и вспомните в романе:
«Маргарита, не переставая улыбаться и качать правой рукой, острые ногти левой запустила в Бегемотово ухо и зашептала ему:
– Если ты, сволочь, еще раз позволишь себе впутаться в разговор…») <…> Этот грубовато-любовный тон, принятый между сестрами и иногда по недостатку такта обращавшийся Ольгой на не терпевшего фамильярности Булгакова, выводил его из себя. Что поделаешь: то, что придает пикантность и шарм любимой женщине, может раздражать в ее сестре…»[2].
_____________________________________________________________
[1] Виноградов В. В. История слов: около 1500 слов и выражений и более 5000 слов, с ними связанных. Отв. ред. Н. Ю. Шведова. В 4 т. Т. 2. – М.: Толк, 1994. – http://wordhist.narod.ru/poherit.html
[2] Яновская Л. Последняя книга или Треугольник Воланда с отступлениями, сокращениями и дополнениями. – http://abursh.sytes.net/rukopisi/main_yanovsk.htm

Глава XXIV. Желтые мимозы на черном фоне

«<…> поскольку булгаковский роман разворачивается как Евангелие <…>, то истоки образа Маргариты стоит искать там же – в Священном писании. А сквозной образ всех канонических Евангелий – это исцеление, спасение и духовное возрождение грешницы, которая «возлюбила много».
В. Сахаров[1]

«Ты думаешь, что ты ведьма?» – дразнил я ее. «Не ведьма, а колдунья и Маргарита», – строго говорила она».
С. Ермолинский[2]

Рассуждения Баркова по уровню изложения все более приближаются к известному анекдоту советских времен: на картине «Ленин в Польше» из шалаша в Разливе торчат ноги Дзержинского и Надежды Константиновны. – Ну а где же Ленин? – спрашивают зрители. – А Ленин в Польше! – отвечает экскурсовод.
______________________________________________________
[1] Сахаров В. «Мастер и Маргарита» М. Булгакова: прощание и полёт. – http://www.kritika.nl/master_i_margarita.htm
[2] Ермолинский С. А. О времени, о Булгакове и о себе. – М.: Аграф, 2002, с. 203.

Перед нами самое обычное письмо, написанное именно близкому человеку, а не тайный отчет о подпольной работе, пригрезившийся бывшему кагебисту, привыкшему самые интимные человеческие отношения всегда выворачивать наизнанку. Андреева любила Горького. Любила и как человека и как писателя и боролась за него так как она считала нужным, и была готова ради него пожертвовать всем. Ее поведение в данном случае ничем не отличается от поведения жен многих известных писателей, как впрочем и от поведения булгаковской Маргариты. Об искренней любви Андреевой к Горькому свидетельствуют строки многих ее писем – «Девять лет прожила я с ним, почти не расставаясь, и каждая минута жизни была связана с ним – я не знаю и не помню ни одной, когда бы он не был Человеком и Великим, Вдохновенным поэтом, – за это можно отдать не только всю свою остальную жизнь, но позволить содрать с себя с живой кожу»[1]. Если бы Барков внимательнее пролистывал страницы, а не занимался поверхностной выдиркой из контекста подходящих ему цитат, то на этих словах Андреевой он бы мог основать очередной конспирологический тезис, связанный с известными словами Азазелло о женщинах с содранной кожей.

Возвращаясь к роману, подчеркну, что никакой сестры в романе у Маргариты нет, как нет и никакого аналога с фракционным каприйским периодом в жизни Горького и Андреевой, и, соответственно, нет никакой отчаянной борьбы Маргариты с соратниками Мастера. В романе Мастер совершенно одинок. В отличие от Горького он не является общественной фигурой и никаких соратников не имеет.
______________________________________________________
[1] Письмо М. Ф. Андреевой к А. Н. Тихонову от 08.12.1912 // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 230.

Право же мне совсем неинтересно, куда ходила гулять Андреева, когда Ленин был в Женеве. В равной степени не волнует меня и мнение Буниной о ней. Но меня волнует примитивная глупость Баркова. Откуда он взял несусветную глупость, что когда Маргарита ходила гулять, Ленин был в Женеве? А почему не в Польше?!! Логика Баркова явно следует известной пословице – «в огороде бузина – в Киеве дядька».

Да, это от души. За кошек отдельное спасибо; свежий и яркий образ в сравнении с уже набившим оскомину питьем крови христианских младенцев. Теперь, благодаря Баркову, стало ясно, что Булгаков увековечил отдельные черты Андреевой не только в образе Маргариты и Мастера, но и в образе Шарикова в романе «Собачье сердце». – «Вчера котов душили, душили…» Вот где таятся истоки романа «Мастер и Маргарита»!

Однако шутки в сторону. Ведь не исключено, что мы стоим на пороге раскрытия загадки знаменитых строк Мандельштама – «Играй же на разрыв аорты, С кошачьей головой во рту!»[1]. Можно только догадываться, кто мог рассказать Осипу Эмильевичу о загадочном пристрастии Андреевой к отрезанию кошачьих голов. Но хорошо известно, что Мандельштам неоднократно беседовал о самых различных вопросах с самыми разными людьми. Поэтому с большой долей уверенности мы можем предположить, что в этих разговорах он, несомненно, касался и личности Андреевой. Кроме того, об этом ему могла рассказать его жена, большая охотница до передачи подобных сведений. Так или иначе, но несомненно, что в приведенных выше строках Мандельштам таким оригинальным образом выразил свое ощущение от дьявольской игры Андреевой и ее не менее дьявольских пристрастий к усекновению кошачьих голов.

Теперь понятно и то, почему на балу Маргарита так кровожадно вцепилась в ухо коту Бегемоту. Разумеется, наедине с ним, она бы предпочла легкий изящный взмах бритвы порче маникюра, но у всех на виду вынужденно ограничилась трепкой. Но обратите внимание, когда Маргарита схватила Бегемота за ухо, он «захрипел», как будто бы ему передавили не ухо, а горло. А все потому, что стоило только бедняге представить себе ожидающее его в случае неповиновения лезвие бритвы, как костлявые руки ужаса сдавили горло несчастного создания со всеми вытекающими.

На этом примере, дорогой читатель, вам представился случай убедиться, что в литературоведении любой дурак всегда в состоянии утереть нос профессионалу, поскольку здесь, в отличие от других наук, требующих каких-то базовых специальных знаний, может преуспеть каждый, нужно только вовремя пришпорить свое воображение. – Почесал в затылке, поковырял в носу и вот уже готово очередное озарение – только успевай записывать. Глядишь, и целая книга набирается, как у Баркова и его последователей.
_____________________________________________________________
[1] Мандельштам О. За Паганини длиннопалым. – Пермь: Кн. изд-во, 1990, с. 226.

С одной стороны, во время пребывания К. П. Пятницкого на Капри Андреевой было уже 43 года, так что он никак не мог лично узреть усекновение кошачьих глав младой Андреевой. С другой, – если Андреева действительно похвалялась подобными «подвигами», как могло получиться, что они остались не зафиксированы в памяти потомков? Даже Бунины, бывшие на Капри рядом с К. П. Пятницким лично ничего не слышали. Единственный источник этой сплетни – их собственные воспоминания о словах Пятницкого. Причины его клеветы на Марию Федоровну скорее всего связаны с ее резко отрицательным отношением к роли Пятницкого в растрате денежных средств Горького:
«К. П. Пятницкий впал в полный маразм»[1];
«<…> Пятницкий <…> совершенно разорил «Знание», истратил все средства Алексея Максимовича, неумело распоряжаясь ими, поставил А.М. в невозможное материальное положение и полную зависимость от него»[2].

Замечу, что сама структура полной цитаты из Буниных «Жена Плеханова говорила <…> Пятницкий рассказывал <…>»[3] наводит на мысль, что речь может идти и совсем о другом Пятницком – Иосифе Ароновиче, в 1918-1922 гг. члене бюро МК РКП(6). Однако и он лично сам ничего видеть не мог, так как родился именно в тот год, когда Андреева якобы увлеклась уничтожением милых пушистых зверьков. В любом случае, оценивая аналогичные сплетни, нужно понимать, что Горький был очень чувствителен и подобные шокирующие рассказы Андреевой, несомненно, вызвали бы у него резко отрицательное к ней отношение.
_______________________________________________________________________
[1] Письмо М. Ф. Андреевой к К. С. Станиславскому от 30.09.1912 // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 224.
[2] Письмо М. Ф. Андреевой к А. М. Коллонтай от 29.11.1912 // Там же, с. 229.
[3] Устами Буниных: В 3 т. Т. 1. – Frankfurt/Main: Посев, 1977, с. 197.

Надо заметить, что отношения Андреевой с театром и в самом деле складывались не просто. Напомню, что она была активным участником большевистской подпольной деятельности, вела конспиративную работу и по существу действительно была вынуждена временами «актерствовать» перед товарищами по театру, не имея возможности объяснить им странности своего поведения – «Связанная с революционным подпольем Мария Федоровна должна была соблюдать конспирацию. Ей приходилось быть осторожной в общении с товарищами по театру. Это нередко истолковывалось как неискренность. В интересах своей политической работы она устанавливала «добрые» отношения с высокопоставленными особами и тем самым давала повод для всевозможных пересудов. Часто надо было о чем-то умалчивать, в каких-то случаях прибегать к маскировке, что вызывало недоумение и осложняло ее положение в труппе. Многие догадывались, что помимо сцены у Марии Федоровны есть какая-то вторая, им неизвестная и непонятная жизнь, и относились к этому неодобрительно, а некоторые и враждебно»[1]. И опять очередная несуразность: Барков обвиняет Андрееву в актерстве, но ведь в романе нет ни малейшего намека на актерство Маргариты, как нет и прототипа покровительствовавшего ей Саввы Морозова, что было бы совершенно невозможно, если бы Булгаков действительно писал о Горьком и Андреевой.
___________________________________________________________
[1] Григорьева А. П., Щирина С. В. Основные этапы жизни и деятельности М. Ф. Андреевой // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 592-593.

Между Андреевой и Маргаритой нет ни малейшей аналогии – Мастер не сопровождал Маргариту на балу, «гостья» не изыскивала средств на его проведение и пивом никого не угощала. А ведь есть в сцене на балу эпизод с фонтаном! – Какая возможность красиво обыграть поведение Андреевой! Вместо шампанского и коньяка нужно было всего лишь пустить в него пиво и предоставить Маргарите возможность разливать его разгоряченным гостям. Но странное дело, такой разумный Булгаков, так ловко якобы раскидавший по своему роману столько разных «ключиков», до такой простой вещи почему-то не додумался.

Удивление Баркова, учитывая его профессиональное прошлое, неуместно. Подобные сведения всегда появляются от хорошо знакомых ему по прошлой работе осведомителей.

Цитата

V.XXIV.8. В том же сборнике "М.Ф. Андреева" сказано: "Заграничная агентура департамента полиции сообщала в мае 1907 года в Петербург о ее приезде на съезд и денежных суммах, в свое время переданных ею большевистской партии на организацию съезда: "…из ста тысяч рублей, оставленных Саввой Морозовым Андреевой (второй жене Горького), в их распоряжении остается лишь 40 000 рублей". Странно: это "сообщение" весьма сомнительно по своему явно не полицейскому стилю.

Как говорится, – «когда кажется, креститься надо». Для данного документа в сборнике приведена точная ссылка на опись соответствующего фонда – «ЦГИАМ, ф. ДП, ОО, д. 5, ч. 80, т. 2, л. 65, об.»[1] В таких случаях, при наличии сомнений в достоверности документа, прежде всего нужно не полениться осмотреть документ собственными глазами, а не мудрствовать лукаво.
______________________________________________________
[1] Комментарии // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 690.

Не хочется обижать опытного работника тайного фронта, но все же трудно поверить, чтобы даже самые последние агенты полиции высокопарно именовали Андрееву – «жена действительного статского советника Желябужская М. Ф.» Подвергаемый Барковым сомнению текст является самым обычным агентурным донесением, а не выпущенным отделением полиции официальным документом. Поэтому никакие моральные, юридические или иные нормы не препятствуют именованию в нем урожденной Марии Федоровны Юрковской, в замужестве Желябужской, просто Марией Федоровной Андреевой, поскольку Андреева не фамилия, а сценический псевдоним, тем более что сама Андреева себя всегда идентифицировала исключительно как Андрееву – «Вы что ж это пишете мне на фамилию по паспорту [Желябужская]? Меня так тут в Москве и не знает никто. Я – Андреева»[1].

Понятно, что в официальных документах безусловно должна указываться фамилия человека по паспорту и законный супруг. Но в приведенных в сборнике неофициальных агентурных донесениях этого якобы неукоснительного по Баркову правила никто не придерживается. Поэтому надувание Барковым щек по поводу чтения закона и церковного брака в царской России по меньшей мере бессмысленно. В данном случае он, как обычно, односторонне препарировал и осветил реальные факты. В приведенных в сборнике полицейских документах Андреева именуется женой Желябужского не «во всех делах», а только в документах строго официального характера. При этом практически во всех подобных документах, где она названа Желябужской, указан и ее сценический псевдоним – «по сцене Андреева». Кроме того, даже в самых официальных полицейских документах мужа Андреевой именуют то неполным, то старым титулом, а то и вовсе его сокращением, причем именно в отрицаемом Барковым варианте – «жена д.с.с.», в чем мы сейчас и убедимся на конкретных примерах.

Начнем с официальной Ведомости о лицах, подлежащих розыску (циркуляр департамента полиции от 18.06.1907 о розыске и аресте Андреевой)[2]. Такие документы заполнялись с указанием всей необходимой для розыска информации и имели семь граф с четко определенным перечнем подлежащих занесению сведений. В частности подлежали указанию паспортные данные и сведения о супруге разыскиваемого. Уже на примере данного документа мы можем убедиться, что в то время полицейским чинам было глубоко наплевать на высокопарные рассуждения переживающего за честь мундира Баркова о необходимости чтить закон, поскольку у мужа Андреевой указан в документе не полный чин – «действительный статский советник», а сокращенный – «действительный советник». Не иначе как от подобного падения нравственности виртуозов тайного сыска и свершилась в России революция.

Вот еще примечательный документ – опубликованное в печати официальное Извещение департамента полиции от 17.07.1913 о прекращении судебного дела в отношении Андреевой – «От Департамента Полиции объявляется жене д. с. с Марии Федоровой Желябужской о том, что уголовное преследование ее по делу о конторе редакции газеты «Новая жизнь» определением С.-Петербургской судебной палаты от 17 минувшего июля прекращено с отменой меры пресечения»[3]. Перед нами очередной пример наглого попрания чиновниками департамента полиции священных основ законности, нравственности и морали – мало того, что должность тайного советника А. А. Желябужского сократили до нескольких буковок, так ее еще и перепутали с действительным статским советником и напечатали «д. с. с» вместо «т. с.». И это не единичный случай! В том же 1913 году администратор МХТ Н. А. Румянцев от имени группы артистов и себя лично извещает Министерство внутренних дел, что «жена Тайного Советника Мария Федоровна Желябужская (по сцене Андреева) <…> желает возвратиться в Россию, чтобы вернуться к своей артистической деятельности»[4], а Жандармское Управление продолжает выпускать из своих недр документы, где Андреева по-прежнему характеризуется как «жена Действительного Статского Советника»[5]. Налицо явное неуважение закона. Эдаким щелкоперам ничего бы не стоило и полковника КГБ Баркова объявить «то ли инженером то ли юристом». Впрочем, как мы уже убедились, такие люди не перевелись и в нынешние дни (см. Введение).

Замечу, что при необходимости в официальных документах департамента полиции упоминается и связь Андреевой с Горьким. Например, справка департамента о М. Ф. Андреевой от 20.04.1913 содержит сведения не только о ее законном муже, но и о Горьком – «Желябужская Мария Федоровна, жена Действительного Статского Советника, бывшая артистка Московского худ. театра, по сцене Андреева, родилась в 1868 году, сожительствует с писателем Максимом Горьким (Пешковым)»[6].

Во всех приведенных в сборнике агентурных и внутренних полицейских донесениях должность мужа Андреевой не упоминается. Например, в фотокопии совершенно секретной записки Петербургского отделения по охранению общественной безопасности и порядка от 05.08.1905 на имя Директора Департамента полиции о концерте в Териоках, Андрееву именуют просто Андреевой, то есть не указана не только должность, но и фамилия мужа[7]. В другом же документе департамента полиции от 05.06.1906, о литературно-музыкальном вечере в Гельсингфорсе, Андрееву именуют «Мария Федоровна Желябужская, по сцене Андреева»[8].

В агентурных записках охранного отделения по г. Москве от 10.01.1913 Андреева, так же как и в оспариваемом Барковым тексте, именуется женой Горького – «Фактически все переговоры с перечисленными лицами будет вести ныне прибывшая в г. Москву жена Максима Горького (Андреева) <…>»[9]. Фотокопия данного документа в сборнике не приведена, но точная ссылка на опись соответствующего фонда указана – ЦГИАМ, ф. ДП, ОО, д. 5, ч. 46, л. Б, 1913.

Примеры именования Андреевой в документах департамента полиции именно по сценическому псевдониму приведены и другими публикаторами, например, Н. Е. Бурениным:
«Весть об этих концертах, как и следовало ожидать, дошла и до петербургской охранки. Много лет спустя, уже в годы Советской власти, я обнаружил в Центральном архиве в Москве записку следующего содержания:
«Андреева Мария Федоровна.
Привлечена в качестве обвиняемой к дознанию в порядке 1935 ст. уст. угол. суда – по делу социал-демократич. организации, находящемуся в Судебн. Палате.
Приостановлено 17 февраля 1907 года до явки или задержания.
Обвинялась:
1. В прочтении воззвания противоправительственного содержания на литературно-музыкальном вечере в Гельсингфорсе в пользу пострадавших во время беспорядков в России.
2. В 1906 году привлечена к дознанию о «Новой жизни».
(По сведениям Охран, отдел, служила местом явки активн. работников РСДРП).Подлежит аресту»»[10].
_____________________________________________________
[1] Письмо М. Ф. Андреевой к Н. Е. Буренину от 19.10.1913 // Там же, с. 262.
[2] Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 151.
[3] Там же, с. 244.
[4] Письмо администратора МХТ Н. А. Румянцева в Министерство внутренних дел от 09.04.1913 // Там же, с. 235.
[5] Донесение Спб. Губернского Жандармского Управления от 08.05.1913 // Там же, с. 237.
[6] Там же, с. 236.
[7] Там же, с. 101.
[8] Там же, с. 124.
[9] Там же, с. 233.
[10] Буренин Н. Е. Памятные годы. Воспоминания. – Л.: Лениздат, 1967, с. 120-121.

Ранее Барков аттестовал Буренина несколько иначе (см. тезис III.XIII.17) – «на Капри при нем постоянно находился профессиональный музыкант Н. Е. Буренин» – но потребовался несколько иной антураж и музыкант с легкостью превратился в боевика, что правда более соответствует истине. Что касается приведенных Барковым ценных сведений о Ленине и Андреевой, то они никак не связаны с какими-либо событиями романа.

Да… Вот такие с позволения сказать специалисты сыскного дела и профукали СССР. Да где же здесь малейший намек на то, что Андреева опасалась Бурцева? Где здесь обвинение, брошенное Андреевой в адрес Бурцева? Текст слегка невнятен, но понятен намек Андреевой на то, что за Бурцевым следили, и эта слежка перешла на Андрееву, так как совпала с ее отъездом. А причины ее беспокойства очень просты, но как всегда опущены Барковым. Поэтому приведем полный вариант цитаты: «В том-то и беда моя была, друг мой, что у меня не только никакой бумажонки не было, но за мной все время, с самого Капри, был хвост благодаря визиту к Алексею Максимовичу Вл. Лв. Б-ва [Бурцева], совпавшему с моим отъездом»[1]. Вот и вся причина опасений Андреевой – отсутствие у нее документов на въезд в Россию: «Андреева подчеркивает, что она выехала с Капри без всяких документов <…> Под видом иностранки Андреева приехала в Финляндию <входившую в состав Российской империи – С.Ц.> и нелегально поселилась в Мустамяках»[2]. Разумеется, в этих условиях полицейский «хвост» был непозволительной роскошью.

Что касается Малиновского, то это уж совсем махровая глупость. Как можно опасаться неразоблаченного провокатора? Как можно опасаться того, о чем еще не знаешь, врага, который еще не проявил себя как враг? И уж совсем невежественно для Баркова жаловаться, что в указателе имен отсутствовала фамилия Малиновского, а сведения о Бурцеве были слишком скупы. В те годы подробные сведения по подобным фигурам приводились в одном единственном указателе имен – в полном собрании сочинений В. И. Ленина. Только в нем в те годы можно было почерпнуть сведения о людях, причисленных к истинным или ложным врагам революции.
___________________________________________________________
[1] Письмо М. Ф. Андреевой к А. М. Коллонтай от 29.11.1912 // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 229.
[2] Комментарии // Мария Федоровна Андреева. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М. Ф. Андреевой. – М.: Искусство, 1968, с. 709.