Здесь речь идет о романе Ю. Слезкина "Девушка с гор (Столовая гора)" (1925), где с Булгакова списан малосимпатичный персонаж, бывший военный врач, а потом журналист Алексей Васильевич (намек на военного врача Алексея Васильевича Турбина в романе "Белая гвардия"). Публикация "Девушки с гор" в 1925 г. послужила одной из причин прекращения дружбы писателей. В отрывках романа, ранее появившихся в берлинской газете "Накануне", никаких негативных черт в образе Алексея Васильевича еще нет, и Булгаков был удивлен черной неблагодарностью друга, изобразившего его не только карикатурно, но и близко к популярному в то время жанру литературного доноса.
Ю. Слезкину могли, конечно, не понравиться некоторые определения, данные Булгаковым в Ю. С. С. Например, такое: "Его закоулок - область красивой лжи". Но главным мотивом создания карикатуры на Булгакова в "Девушке с гор" была, безусловно, зависть. Слезкин мучительно завидовал художественному таланту автора Ю. С. С., превосходство которого над своим собственным в глубине души не мог не сознавать. Завидовал и гражданскому мужеству писателя, отказывающегося в своих произведениях идти на признание благотворности свершившейся революции и необходимости участия интеллигенции в провозглашенном коммунистами "строительстве новой жизни". Потому-то главные черты характера Ликоспастова в "Театральном романе" - лживость и зависть.
В "Девушке с гор" Алексей Васильевич не сочувствует революции, и Слезкин ясно дает это понять читателям, когда одна из героинь романа бросает в лицо булгаковского двойника суровые по тем временам обвинения: "Вы хотите смутить меня? Вы хотите сказать, что страна, где невинные люди месяцами сидят по тюрьмам (о бессудных расстрелах невиновных чекистами Слезкин упомянуть не рискнул), не может быть свободной... Я до сих пор помню ваш рассказ о гуманном человеке. Вы нанизываете один случай за другим, собираете их в своей памяти и ничего уж не можете видеть, кроме этого. Вы приходите в ужас от созданной вами картины и заставляете бояться других. Только грязь, разорение, убийства видите вы в революции, как на войне вы видели только искалеченные тела, разорванные члены и кровь. А зачем была кровь, во имя чего люди шли и умирали, вы не хотите видеть, потому что это, по-вашему, глупо. Откуда разорение, грязь, предательство - этого вы знать не хотите. Как этому помочь, как это изжить - вы тоже не думаете. Голод, вши, убийства - говорите вы, пряча голову, как страус. Значит, я должна ненавидеть Россию и революцию и отвернуться от того, что мне кажется необычайным. Но вам это не удастся. Слышите - не удастся! Я сама слишком замучилась, слишком передумала, чтобы иметь свое мнение. И если кто-нибудь виноват в том, что происходит тяжелого и дурного, так это вы - вы все, стонущие, злобствующие, критикующие и ничего не делающие для того, чтобы скорее изжить трудные дни".
В "Девушке с гор" прямо упоминалась и наркомания Алексея Васильевича, и его дезертирство из всех армий гражданской войны, в том числе и из красной, не даром свой будущий роман "он назвал бы "Дезертир", если бы только не эта глупая читательская манера всегда видеть в герое романа автора".
Главной причиной негативного изображения Алексея Васильевича в "Девушке с гор", возможно, было то, что Слезкин сознавал моральное превосходство Булгакова. Ведь автор Ю. С. С. не поступался своими убеждениями в антигуманности и разрушительности революции, не желая признавать ее даже в конъюнктурных целях. Сам же Слезкин, выходец из дворянской семьи, сын генерала, в студенческие годы примыкал к большевикам, а в революцию 1905-1907 гг. в большевистской фракции на юридическом факультете Петербургского университета даже редактировал альманах "Грядущий день", с антибольшевистским булгаковским фельетоном "Грядущие перспективы" никак не связанный, но будущее России представлявшим совсем по-другому.
Позднее писатель отошел от большевиков ради занятия литературой, и в начале 20-х годов принимал советскую власть уже не по внутреннему убеждению, а лишь с целью обеспечить себе возможность добывать средства к существованию литературным трудом. В искренность автора "Девушки с гор" Булгаков не верил, а тот, в свою очередь, не мог простить своему другу отказ демонстрировать лояльность новой власти.
В Ю. С. С., писавшемся, когда отношения между Булгаковым и Слезкиным еще не претерпели драматического ухудшения, тем не менее отмечалась некая беспринципность, свойственная персонажу статьи: "Галдин (герой романа "Помещик Галдин" (1911) Ю. Слезкина и Карамзинов Достоевского - люди одной среды, но лишь стоящие на ее крайних полюсах. Первый - барская деревня, второй - лощеный европеизм. Первый - низ лестницы, второй - ее верхушка.
И тех и других Ю. Слезкин умеет писать, но, изображая их, проникаясь их чувствами, в те моменты, когда становится особенно выпуклым, являет волей-неволей и сам черты Карамзинова. И быть иначе не может. Фигура из злобного гениального пасквиля Достоевского (столь резко аттестует Булгаков роман "Бесы" (1871-1872) - тонкий наблюдатель, известный писатель".
Когда в "Белой гвардии" во сне перед Алексеем Турбиным предстает Карамзинов как кошмар "в брюках в крупную клетку" и глумливо произносит свою замечательную фразу: "русскому человеку честь - одно только лишнее бремя...", в этом образе при желании можно найти что-то не только от героя Достоевского, но и от Слезкина, готового в своих произведениях поступиться честным изображением действительности ради соображений идеологической конъюнктуры.
Ю. Слезкин послужил прототипом еще одного булгаковского персонажа. В Ю. С. С. главный герой назван маркизом - "со своей психологией европеизированного русского барчука, с его жеманфишизмом, с вычурным и складным языком маркиза ХХ-го столетия, с его пестрыми выдумками". Здесь - не только констатация аристократического происхождения писателя и соответствующего содержания его романов (из жизни дворянства), но и указание на связь автора "Помещика Галдина" с литературой XVIII века, причем не русской, а французской.
Булгаков утверждает: "Когда читаешь Слезкина, начинает казаться, что он опоздал родиться на полтораста лет. Ему бы к маркизам, в дворянские гнезда, где дома с колоннами. В мир фижм и шитых кафтанов, в мир, где мужчины - вежливые кавалеры, а дамы с томными лицами - и манящи, и лживы, и прекрасны". Для автора Ю. С. С. Слезкин это "маркиз, опоздавший на целый век и очутившийся среди грубого аляповатого века и его усердных певцов". Герои Слезкина "не жизнеспособны и всегда на них смертная тень или печаль обреченности", и потому "о смерти пишет печальный маркиз-беллетрист".
В пьесе "Бег" (1928) выведен полковник белой армии гусар маркиз де Бризар (можно вспомнить часто поминаемого в Ю. С. С. гусара Галдина, которому пришлось везти в экипаже мертвое тело, выдавая его за живого человека). Он - тот же аристократ конца XVIII или начала XIX в., волею фантазии драматурга брошенный в водоворот гражданской войны 1920 г. и оказавшийся убежденным палачом.
Де Бризар в конце концов сходит с ума и исполняет балладу Томского из оперы П. И. Чайковского (1840-1893) "Пиковая дама" (1890) по пушкинской повести: "Графиня, ценой одного рандеву, хотите, пожалуй, я вам назову...". При этом помешавшийся маркиз принимает Белого Главнокомандующего за императора Александра 1 (1777-1825) и, смешивая времена и эпохи, рапортует: "Когда будет одержана победа над красными, я буду счастлив первый стать во фронт вашему величеству в Кремле!", что в контексте происходящего воспринимается собеседником просто как несвоевременное выражение крайних монархических взглядов, весьма распространенных в белой армии.
Достаточно сказать, что безумный де Бризар здесь почти дословно цитирует ироническую фразу, которой в своей книге "Белые мемуары" (1923) И. М. Василевский (He-Буква) (1882-1938), первый муж второй жены Булгакова Л. Е. Белозерской, характеризует юнкера врангелевской армии А. Вонсяцкого, крайнего монархиста, а потом одного из лидеров русских фашистов: "Я бесконечно счастлив, что сегодня на том свете я смогу стать во фронт его величеству".
Де Бризар - это вариант судьбы героя Ю. С. С., если бы тот был не писателем, а военным, как его дед. Булгаков писал о Слезкине: "Манерный и утонченный человек - писатель в цилиндре, сжав тонкие губы, смотрит со стороны на жизнь, но общего с ней ничего не имеет и не желает иметь. Его грезы в чем-то другом".
В Ю. С. С. автор приводит отрывок из слезкинского рассказа "Пармские фиалки", дабы дать представление о языке писателя, "который так тесно и выпукло облекает его внутреннее существо":
"Я гулял по Кузнецкому (в Москве), когда ко мне подошла женщина очень прилично, даже, если хотите, изысканно одетая, и, извиняясь за беспокойство, спросила, который час. Я любезно приподнял котелок, мельком глянув в лицо незнакомки, скрытое густой черной вуалеткой (помню еще, на вуалетке вышитые бабочки), и, достав из бокового кармана свой старый золотой брегет, посмотрел на стрелки".
Здесь Булгаков иронизирует над языком новеллы: "Господин, любезно приподнявший котелок, - слащавый господин, а, кроме того, необычайно точный господин: о Кузнецком говорит и добавляет, что он в Москве. И ведь не потому добавляет, что думает, будто есть на свете хоть один читатель, который бы этого не знал, а нарочно добавляет... Господин, встретившийся с дамой, отмечает ее изысканный наряд, не указывая, в чем его изысканность. Значит, и сам он человек понимающий, со вкусом, и в читателях своих вкуса ожидающий".
В полемике с описанием встречи человека в котелке с незнакомкой на Кузнецком, автор "Мастера и Маргариты" сотворил классическую по чистоте стиля сцену встречи главных героев на Тверской: "Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!"
Тут даже слова "черт их знает" не только символизируют участие нечистой силы в этой нечаянной встрече, но и лексически перебивают литературно правильную речь героя разговорным выражением. В булгаковском описании намеренно нет ничего лишнего. Не только не указывается, разумеется, что Тверская находится в Москве, но и сама улица описывается как заведомо известная собеседнику (и читателям), поскольку важно здесь лишь то, что по Тверской одновременно идут тысячи людей. И в портрете Маргариты выделяется только одна черта, поразившая Мастера: одиночество в глазах.
Слезкинский же пассаж из "Пармских фиалок" блестяще спародирован в "Мастере и Маргарите" в сцене встречи Азазелло с Маргаритой на скамеечке в Александровском саду. Азазелло - "маленького роста, пламенно-рыжий, с клыком, в крахмальном белье, в полосатом добротном костюме, в лакированных туфлях и с котелком на голове. Галстук был яркий". Слащавый господин в котелке Слезкина превратился в щеголя-демона, и разговаривают они с Маргаритой не о времени (который час?), а об обретшем вечный покой Михаиле Александровиче Берлиозе, которого хоронят без головы, ибо ее похитил другой подручный Воланда - Бегемот.
Булгаковский Мастер - иной, чем герой Ю. С. С. Булгаков утверждает: "Как бы ни пришептывал Ю. Слезкин а lа Карамзинов, все же он настоящий мастер". Однако слезкинское мастерство - чисто фабульное, это не более чем умение создать красивую ложь, которая должна понравиться читателям.
У Булгакова же Мастер - автор гениального романа о Понтии Пилате - стремится постичь художественную и этическую истину, но не в силах повторить нравственный подвиг Иешуа Га-Ноцри - бестрепетно отдать жизнь за право всегда и всюду говорить правду.
