В предисловии к книге "Литература и революция" председатель Реввоенсовета писал, что "царская цензура была поставлена на борьбу с силлогизмом... Мы боролись за право силлогизма против цензуры. Силлогизм сам по себе - доказывали мы при этом - беспомощен. Вера во всемогущество отвлеченной идеи наивна. Идея должна стать плотью, чтобы стать силой... И у нас есть цензура, и очень жестокая. Она направлена не против силлогизма... а против союза капитала с предрассудком. Мы боролись за силлогизм против самодержавной цензуры, и мы были правы. Наш силлогизм оказался не бесплотным. Он отражал волю прогрессивного класса и вместе с этим классом победил. В тот день, когда пролетариат прочно победит в наиболее могущественных странах Запада, цензура революции исчезнет за ненадобностью..."
Здесь же Т. предрекал: "В Европе и Америке предстоят десятилетия борьбы... Искусство этой эпохи будет целиком под знаком революции. Этому искусству нужно новое сознание. Оно непримиримо прежде всего с мистицизмом, как открытым, так и переряженным в романтику, ибо революция исходит из той центральной идеи, что единственным хозяином должен стать коллективный человек и что пределы его могущества определяются лишь познанием естественных сил и умением использовать их".
Булгаков в письме Правительству от 28 марта 1930 г. полемизировал в скрытой форме с этими положениями Т.: "Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она не существовала, мой писательский долг, так же как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода... Вот одна из черт моего творчества, и ее одной совершенно достаточно, чтобы мои произведения не существовали в СССР. Но с первой чертой в связи все остальные, выступающие в моих сатирических повестях: черные и мистические краски (я - МИСТИЧЕСКИЙ ПИСАТЕЛЬ), в которых изображены бесчисленные уродства нашего быта, яд, которым пропитан мой язык, глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противупоставление ему излюбленной и Великой Эволюции, а самое главное - изображение страшных черт моего народа, тех черт, которые задолго до революции вызывали глубочайшие страдания моего учителя М. Е. Салтыкова-Щедрина".
Пикантность ситуации заключалась в том, что предполагаемым читателем этого письма должен был стать Сталин, только что сокрушивший Т. во внутрипартийной борьбе. Правда, неизвестно, читал ли генеральный секретарь "Литературу и революцию". Булгаков демонстративно заявлял себя противником цензуры во всех ее видах и "мистическим писателем", хотя и романтического направления. Главный герой "Мастера и Маргариты", обретающий последний приют в потустороннем мире Воланда, назван "романтическим мастером". Идеям Т. и других вождей большевиков о победе мировой пролетарской революции писатель противопоставлял принцип Великой Эволюции.
Впечатление, что в письме от 28 марта 1930 г. есть заочный спор с Т. усиливается, если прочесть следующие рассуждения из статьи "Об интеллигенции", включенной в сборник "Литература и революция". Т. утверждал, что в годы реакции "не любили Салтыкова. Это не простой вопрос изменчивых литературных вкусов, а нравственная характеристика эпохи... Образы негодяя - "властителя дум современности", торжествующей свиньи и "либерала применительно к подлости" были невыносимы для эпохи, которая меньшиковщину (по имени популярного реакционного журналиста газеты "Новое время" М. О. Меньшикова (1859-1918), впоследствии расстрелянного большевиками по обвинению в антисемитизме) дополнила веховщиной (от названия известного сборника статей русских религиозных философов "Вехи" (1909) ".
Тут же Т. резко критиковал мысль о русской интеллигенции как главной пружине исторического развития: "- Смотрите, - говорят, - какой мы народ: особенный, избранный... То есть народ-то наш, собственно, если до конца договаривать, дикарь: рук не моет и ковшей не полощет, да зато уж интеллигенция за него распялась... не живет, а горит - полтора столетия подряд. Интеллигенция переживает культурные эпохи - за народ. Интеллигенция выбирает пути развития - для народа. Где же происходит вся эта титаническая работа? Да в воображении той же самой интеллигенции!" Булгаков же в письме правительству от 28 марта 1930 г. одной из главных черт своего творчества назвал "упорное изображение русской интеллигенции как лучшего слоя в нашей стране".
В статье под парадоксальным и броским названием "Попрание силлогизма", вошедшей в книгу "Литература и революция", Т. утверждал: "Революционное XVIII столетие стремилось установить царство силлогизма. Наши "60-е годы" тоже проникнуты были духом рационализма. Воинственный силлогизм в обоих случаях был отрицанием неразумных идей и учреждений... Рационализм не согласен и не способен считаться со слепой инерцией, заложенной в исторические факты. Он хочет все проверить разумом и перестроить. А так как далеко не у всех общественных учреждений логически сведены концы с концами, то силлогизм не может не представляться им крайне беспокойным и подозрительным субъектом. Цензура и есть ведь не что иное, как инспекция над силлогизмом. Диалектика не отметает силлогизма, наоборот, она усыновляет его. Она дает ему плоть и кровь, и вооружает его крыльями - для подъема и спуска".
Здесь вспоминается диалог Воланда и Бегемота перед Великим балом у сатаны. Кот-оборотень, любимый шут "князя тьмы", считает, что его речи представляют собой "вереницу прочно упакованных силлогизмов, которые оценили бы по достоинству такие знатоки, как Секст Эмпирик, Марциан Капелла, а то, чего доброго, и сам Аристотель". Махинацию же с королем во время неудачно складывающейся шахматной партии с Воландом хитрый кот проделывает благодаря тому, что внимание присутствовавших было отвлечено шумом крыльев якобы разлетевшихся попугаев. Эти невидимые крылья - как бы пародия на слова Т. о марксизме, вооружающем силлогизм крыльями.
Слова сатаны, обращенные к Бегемоту: "на кой черт тебе нужен галстук, если на тебе нет штанов" и "партия его в безнадежном положении", равно как и ответ кота: "Положение серьезное, но отнюдь не безнадежное, больше того: я вполне уверен в конечной победе", - возможно, высмеивают попытки большевиков одурманить нищий народ сказками о коммунистическом рае после победы мировой революции и пародируют постоянно высказывавшуюся Т. уверенность в конечной победе, несмотря на очевидную (для Булгакова - уже в 1924 г.) безнадежность положения группы Т. во Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков) и международном коммунистическом движении. Писатель здесь пародировал не только веру в социалистическую утопию и торжество всемирной пролетарской революции, свойственную Т. до конца его дней, но и вообще присущее марксистам стремление свести все проявления живой жизни к цепочке силлогизмов.
В "Мастере и Маргарите" есть еще одна перекличка с "Литературой и революцией". Т. приводит слова великого русского поэта Александра Блока (1880-1921), почерпнутые из воспоминаний поэтессы Надежды Павлович (1895-1980): "Большевики не мешают писать стихи, но они мешают чувствовать себя мастером... Мастер тот, кто ощущает стержень всего своего творчества и держит ритм в себе", и следующим образом их комментирует: "Большевики мешают чувствовать себя мастером, ибо мастеру надо иметь ось, органическую, бесспорную, в себе, а большевики главную-то ось и передвинули. Никто из попутчиков революции - а попутчиком был и Блок, и попутчики составляют ныне очень важный отряд русской литературы - не несет стержня в себе, и именно поэтому мы имеем только подготовительный период новой литературы, только этюды, наброски и пробы пера - законченное мастерство, с уверенным стержнем в себе, еще впереди".
В таком же положении, как и Блок, оказывается булгаковский Мастер. Автору романа о Понтии Пилате общество отказывает в признании, и выпавшие на его долю испытания в конце концов ломают внутренний стержень главного героя "Мастера и Маргариты". Вновь обрести этот стержень он может лишь в последнем приюте Воланда. Сам Булгаков, хотя и наделил Мастера многими чертами своей судьбы, внутренний творческий стержень сохранил на всю жизнь и, по справедливому замечанию враждебной ему критики, выступал в советской литературе как писатель, "не рядящийся даже в попутнические цвета" (эту цитату из статьи главы РАППа Л. Л. Авербаха (1903-1939) в письме к Правительству от 28 марта 1930 г. автор выделил крупным шрифтом). Стержнем была любовь к свободе, стремление говорить правду и проповедовать гуманизм, что и отразилось в этическом идеале, выдвигаемом Иешуа Га-Ноцри.
Булгаков не принимал у Т. классового подхода к литературе и жизни и веры в грядущее торжество и благотворное значение мировой социалистической революции, его центральной идеи, что "единственным хозяином должен стать коллективный человек", пределы могущества которого "определяются лишь познанием естественных сил и умением использовать их". В образе председателя МАССОЛИТа Михаила Александровича Берлиоза, гибнущего в результате несчастного случая от рук комсомолки-вагоновожатой, а не по вине белогвардейцев или интервентов, как раз и спародирована безосновательная уверенность в грядущем всемогуществе социалистического "коллективного человека", в его способности познать и использовать силы природы и перестроить общество по заранее намеченному плану. Другой образец "нового человека" - Полиграф Полиграфович Шариков из повести "Собачье сердце", жуткий гибрид доброго пса и хулигана-пролетария, которого приходится силой возвращать в первобытное собачье состояние, ибо в человеческом облике он грозит погубить как своего создателя профессора Преображенского, так и натравившего его на Преображенского председателя домкома Швондера.
Все же одну мысль автора "Литературы и революции" Булгаков, вероятно, хоть и с оговорками, но принимал. Т. отрицал противопоставление буржуазной и пролетарской культур и утверждал, что "исторический смысл и нравственное величие пролетарской революции в том, что она залагает (надо бы: "закладывает") основы внеклассовой, первой подлинно человеческой культуры". Автор "Мастера и Маргариты" был безусловным приверженцем такой культуры, но явно полагал, что она существовала задолго до 1917 г. и для ее рождения совсем не требовалась "пролетарская революция".
Было близко Булгакову и утверждение Т., содержащееся в третьем томе сборника "Как вооружалась революция": "Наше несчастье, что страна безграмотная, и, конечно, годы и годы понадобятся, пока исчезнет безграмотность, и русский трудовой человек приобщится к культуре". Председатель Реввоенсовета признавал существование русской национальной культуры, рассматривая Красную Армию и коммунистическую Советскую власть "национальным выражением русского народа в настоящем фазисе развития". Булгаков в письме от 28 марта 1930 г. указывал на "страшные черты моего народа", запечатлел отсталость и незатронутость культурой русского мужика в "Записках юного врача", и в том же письме правительству утверждал себя продолжателем русской культурной традиции, подчеркивая в своем творчестве "изображение интеллигентско-дворянской семьи, волею непреложной исторической судьбы брошенной в годы гражданской войны в лагерь белой гвардии, в традициях "Войны и мира".
Именно своеобразная приверженность Т. к национальной культуре, пусть и в совсем иной форме, чем у автора "Белой гвардии", предопределила заинтересованное отношение и даже симпатию к нему со стороны Булгакова. Вероятно, для писателя в образе Т. навсегда слились апокалиптический ангел - губитель белого воинства, яркий оратор и публицист и толковый администратор, пытавшийся упорядочить советскую власть и совместить ее с русской национальной культурой.
