Принято считать, что городской пруд - это романтично. Но Патриаршие пруды (фактически всего лишь один пруд) - место скорее знаковое. Первая ассоциация - естественно, с Булгаковым.
Еще в 1929 году, когда Михаил Афанасьевич очаровывал свою будущую третью жену Елену Сергеевну Шиловскую, он в полнолуние (а как иначе-то?) повел ее на Патриаршие (пока еще не Пионерские) пруды, усадил даму на лавочку и начал фантазировать - дескать, представь, что здесь сидим не мы, а два писателя. После чего повел ее к какому-то одетому в поддевку старику, где за парадно сервированным столом ели икру, красную рыбу и прочие буржуйские деликатесы. Булгаков очень любил броские эффекты.
А вообще-то Патриаршие пруды были обычным, даже незамысловатым местом. Названы они в честь находившейся тут Патриаршей Козьей слободы. Местность была болотистая, и существовала даже поговорка: "Фома поспешил, да людей насмешил - увяз на Патриарших".
В 1832 году болото окультурили, о чем московский полицмейстер доносил: "Вместо болота, существовавшего на месте, называемом Патриаршие пруды, теперь виден чистый пруд, обсаженный деревьями и обведенный дорожками". Несколько ранее на берегах пруда возникло и вполне цивилизованное клубно-общепитовское учреждение - "кофейный дом для продажи чая, кофе и лимонада". Однако еще в 1858 году поэт Петр Вяземский писал в стихотворении "Очерки Москвы":
В тебе и новый мир и древний,
В тебе пасут свои стада
Патриархальные деревни
У Патриаршего пруда.
Действительно, домашние животные водились в здешних переулках вплоть до рубежа XIX-XX столетий.
В художественной же литературе Патриаршие пруды упоминали не только Вяземский с Булгаковым. Например, герой толстовского рассказа "Святочная ночь" ездил сюда к цыганам: "Вдруг сани остановились... Направо был подъезд низенького, несколько кривого серенького домика с закрытыми ставнями.
- Что, мы за городом? - спросил он у кучера.
- Никак нет, евто Патриарши пруды, коли изволите знать, что подле Козихи".
А Григорий Данилевский поселил здесь героиню своего романа "Сожженная Москва": "В богатом московском доме шестидесятилетней бригадирши, княгини Анны Аркадьевны Шлешпанской, у Патриарших прудов, был многолюдный съезд столичных и окрестных гостей".
В конце XIX века на пруду начали заливать каток. Каток успешно конкурировал с соседским пресненским. Во всяком случае, окрестные жильцы ходили именно сюда. Цветаева (Анастасия, младшая) об этом вспоминала: "На катке все так же гремит военный оркестр из раковины-будки и пар идет от ртов, дующих в золотые трубы, и пар струйками проносится от пролетающих конькобежцев, согнутых в три погибели, почти касающихся рукой льда (верней, черной палочкой кожаных коньковых чехлов, зажатой в руке). Их ноги в черном трико летят, как раскинутые крылья ласточек, почти невесомо скользит надо льдом тело".
Старились пруды - входили в соответствующий возраст их завсегдатаи. И уже пожилая Фаина Раневская гуляла здесь с ослепшим старым псом по кличке Мальчик. Сидящие на лавочках старушки спрашивали:
- Извините, вы Раневская?
- Нет, я зубной врач, - отвечала актриса.
А старушки продолжали разговоры. О здоровье, например, о возрасте. Интересовались, сколько лет Раневской. Та, забыв о конспирации, искренне возмущалась:
- Милочка, да об этом знает вся страна!
В то время на прудах уже стоял бронзовый памятник, но не Булгакову, а почему-то баснописцу Крылову. Однако же иные москвичи не затрудняли себя тем, чтобы прочесть слова на постаменте. Разве что удивлялись корпулентности Булгакова.
Скоро здесь, на Патриарших, установят новый памятник - тоже сидящий, но на сей раз настоящему автору "Мастера и Маргариты". И вряд ли москвичи, праздно гуляющие здесь или спешащие по делу, удивятся. Был один Булгаков, стало два. Подумаешь. Тут и не такое случается.
|
