Есть еще одно примечательное свидетельство, относящееся к телефонному диалогу Сталин - Булгаков. Оно принадлежит американскому дипломату Чарльзу Боолену, в 30-е годы работавшему секретарем в посольстве США в Москве и подружившегося с опальным писателем. В своих мемуарах "Свидетельство перед историей, 1929-1969" (1973) Боолен писал о Булгакове:
"В конечном счете пьесы были запрещены, писатель не мог устроиться ни на какую работу. Тогда он обратился за выездной визой. Он рассказывал мне, как однажды, когда он сидел дома, страдая депрессией, раздался телефонный звонок, и голос в трубке сказал: "Товарищ Сталин хочет говорить с Вами". Булгаков подумал, что это была шутка кого-то из знакомых и, ответив соответствующим образом, повесил трубку. Через несколько минут телефон зазвонил снова, и тот же голос сказал: "Я говорю совершенно серьезно. Это в самом деле товарищ Сталин". Так и оказалось. Сталин спросил Булгакова, почему он хочет покинуть родину, и Булгаков объяснил, что поскольку он профессиональный драматург, но не может работать в этом качестве в СССР, то хотел бы заниматься этим за границей. Сталин сказал ему: "Не действуйте поспешно. Мы кое-что уладим". Через несколько дней Булгаков был назначен режиссером-ассистентом в Первый Московский Художественный театр, а одна из его пьес, "Дни Турбиных", отличная революционная пьеса, была вновь поставлена на сцене того же театра".
Друг и соавтор Н. Р. Эрдмана по сценариям Михаил Давыдович Вольпин (1902-1988), которому Булгаков тоже рассказал о памятном разговоре, как и Боолен, свидетельствует, что "сначала он бросил трубку, энергично выразившись по адресу звонившего, и тут же звонок раздался снова и ему сказали: "Не вешайте трубку" и повторили: "С вами будет говорить Сталин". И тут же раздался голос абонента и почти сразу последовал вопрос: "Что - мы вам очень надоели?"
Ни Ч. Боолен, ни Л. Е. Белозерская ничего не говорят о прямо высказанном пожелании С. встретиться с писателем для беседы. Не исключено, что слова диктатора о возможной встрече родились в рассказе Е. С. Булгаковой под влиянием последующих булгаковских писем С.
В черновике письма от 30 мая 1931 г., сохранившемся в архиве писателя, Булгаков признавался: "...Хочу сказать Вам, Иосиф Виссарионович, что писательское мое мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам. Поверьте, не потому только, что вижу в этом самую выгодную возможность, а потому, что Ваш разговор со мной по телефону в апреле 1930 года оставил резкую черту в моей памяти. Вы сказали: "Может быть, вам, действительно, нужно ехать за границу. .." Я не избалован разговорами. Тронутый этой фразой, я год работал не за страх режиссером в театрах СССР".
5 мая 1930 г. Булгаков написал С.: "Я не позволил бы себе беспокоить Вас письмом, если бы меня не заставляла сделать это бедность. Я прошу Вас, если это возможно, принять меня в первой половине мая. Средств к спасению у меня не имеется".
Последовавшее 10 мая зачисление во МХАТ драматург наверняка связывал с этим обращением и потому был особо благодарен С. Булгаков не знал, что вопрос о нем был решен гораздо раньше. Еще 12 апреля 1930 г. на копии булгаковского письма, направленного в ОГПУ, фактический глава этого ведомства Г. Г. Ягода (1891-1938) оставил резолюцию: "Надо дать возможность работать, где он хочет". А 25 апреля вопрос с Булгаковым был положительно решен на Политбюро, после чего дорога для поступления на службу во МХАТ была открыта.
Булгаков оказался в поле зрения С. по меньшей мере за год до письма Правительству от 28 марта 1930 г. и связанных с ним событий. 2 февраля 1929 г. в ответном письме драматургу Владимиру Билль-Белоцерковскому (1884/85-1970) по поводу пьесы "Бег" С. утверждал:
"Бег" есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, - стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. "Бег", в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление".
Однако о пьесе "Дни Турбиных" вождь отозвался гораздо мягче: "Что касается собственно пьесы "Дни Турбиных", то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: "если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, - значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь". "Дни Турбиных" есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма. Конечно, автор ни в какой мере "не повинен" в этой демонстрации. Но какое нам до этого дело?"
Сталин - театрал Иосиф Виссарионович цитирует Турбина Пророчество домработницы-глобуса "Дни Турбиных" опять на сцене! Читайте продолжение>>>
Есть еще одно примечательное свидетельство, относящееся к телефонному диалогу Сталин - Булгаков. Оно принадлежит американскому дипломату Чарльзу Боолену, в 30-е годы работавшему секретарем в посольстве США в Москве и подружившегося с опальным писателем. В своих мемуарах "Свидетельство перед историей, 1929-1969" (1973) Боолен писал о Булгакове:
