В Под п. Булгаков уже окончательно осознает писательство, как единственное дело своей жизни. Например, 30 сентября 1923 г. он с удовлетворением констатировал: "В литературе я медленно, но все же иду вперед. Это я знаю твердо. Плохо лишь то, что у меня никогда нет ясной уверенности, что я хорошо написал".
Такая уверенность в Под п. проявилась у него только по отношению к рассказу "Богема". 4 января 1925 г. в связи с его публикацией в журнале "Красная новь" Булгаков записал: "Это мой первый выход в специфически-советской тонко-журнальной клоаке. Эту вещь я сегодня перечитал, и она мне очень нравится... Кажется, впервые со знаменитой осени 1921-го года (времени приезда в Москву) позволю себе маленькое самомнение и только в дневнике, - написан отрывок совершенно на "ять", за исключением одной, двух фраз".
Но порой писателя охватывали сомнения: 26 октября 1923 г. Булгаков признавался: "Горько раскаиваюсь, что бросил медицину и обрек себя на неверное существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была причиной этого.
Литература теперь трудное дело. Мне с моими взглядами, волей-неволей выливающимися в произведениях, трудно печататься и жить".
Свои убеждения, политические и эстетические, писатель выразительно определил в записи 30 сентября 1923 г. (в скобках поставив старый стиль - 17 сентября) в связи с двухлетней годовщиной приезда в Москву: "Вероятно, потому, что я консерватор до... "мозга костей" хотел написать, но это шаблонно, ну, словом, консерватор, всегда в старые праздники меня влечет к дневнику... Два года! Многое ли изменилось за это время? Конечно, многое. Но все же вторая годовщина меня застает все в той же комнате и всё таким же изнутри".
Подобные взгляды выразились в неприятии коммунистов и революции. Даже в письме к правительству от 28 марта 1930 г. Булгаков осторожно указывал на свой "глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране, и противупоставление ему излюбленной и Великой Эволюции".
В дневнике 26 октября 1923 г., характеризуя соседа пекаря, писатель выразился гораздо определеннее: "В голове у малого то же, что и у всех - себе на уме, прекрасно понимает, что большевики жулики, на войну идти не хочет, о международном положении никакого понятия. Дикий мы, темный, несчастный народ".
Что же касается литературы, то здесь булгаковский консерватизм выразился в неприятии русского авангарда, в частности, прозы А. Белого. 16 января 1925 г. Булгаков зафиксировал впечатления от состоявшегося накануне, 14 января, в кружке П. Н. Зайцева чтения Белым воспоминаний о Валерии Брюсове (1873-1924): "Белый в черной курточке (невольный булгаковский каламбур). По-моему, нестерпимо ломается и паясничает.
Говорил воспоминания о Валерии Брюсове. На меня все это произвело нестерпимое впечатление. Какой-то вздор... символисты... В общем, пересыпая анекдотиками, порой занятными, долго нестерпимо говорил... о каком-то папоротнике... о том, что Брюсов был "Лик" символистов, но в то же время любил гадости делать...
Я ушел, не дождавшись конца. После "Брюсова" должен был быть еще отрывок из нового романа Белого. Merci." (по иронии судьбы этот роман, "Московский чудак", несший в себе влияние повести "Роковые яйца", 20 сентября 1926 г. был подарен Белым Булгакову).
6 ноября 1923 г. Булгаков записал в Под п.: "Теперь я полон размышления и ясно как-то стал понимать - нужно мне бросить смеяться. Кроме того - в литературе вся моя жизнь. Ни к какой медицине я никогда больше не вернусь. Несимпатичен мне Горький как человек, но какой это огромный, сильный писатель и какие страшные и важные вещи говорит он о писателе... Страшат меня мои 32 года и брошенные на медицину годы, болезни и слабость... Я буду учиться теперь. Не может быть, чтобы голос, тревожащий меня сейчас, не был вещим. Не может быть. Ничем иным я быть не могу, я могу быть одним - писателем. Посмотрим же и будем учиться, будем молчать".
Писатель высоко оценивал реалистическую прозу даже "несимпатичного" Горького, а свое литературное будущее связывал уже не с сатирой и юмором, а с произведениями серьезного жанра, вроде эпической "Белой гвардии".
Правда, насчет художественного значения романа его терзали сомнения, отразившиеся и в Под п. 5 января 1925 г. Булгаков записал: "Ужасно будет жаль, если я заблуждаюсь и "Белая гвардия" не сильная вещь". Ему не дано было предугадать тогда, что подлинную славу принесет последний роман "Мастер и Маргарита", где эпическое соседствует с сатирическим, юмор с демонологией, а философия - с изображением московского быта.
В Под п. зафиксирована также булгаковская вера в Бога и возмущение воинствующим атеизмом коммунистов, их глумлением над Христианством, в частности, в статьях "Безбожника". 5 января 1926 г. писатель так передал свои впечатления от этого атеистического журнала: "Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера "Безбожника", был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее, ее можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно его. Не трудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены... Большинство заметок в "Безбожнике" подписаны псевдонимами. "А сову эту я разъясню" (цитата из повести "Собачье сердце")".
Здесь Булгаков нападки на Христа связывает с еврейским происхождением большинства авторов "Безбожника". "Разъяснил" он их в "Мастере и Маргарите", сатирически показав циничный атеизм Михаила Александровича Берлиоза и бездумный - Ивана Бездомного.
