Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:
Многие души могучие славных героев низринул
В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам (совершалася Зевсова воля),
С оного дня, как, воздвигшие спор, воспылали враждою
Пастырь народов Атрид и герой Ахиллес благородный.
Кто ж от богов бессмертных подвиг их к враждебному спору?
Гомер, "Илиада"
Богиня, Ахиллес, его гнев, Пелей, ахеяне, тысяча бедствий, славные герои (много), их души (много), Аид, плотоядные птицы, псы, Зевс, Атрид и кто-то из бессмертных богов – вся эта толпа красиво перечислена всего за восемь строчек. Эпос считался в Древней Греции самым высоким жанром. Более высоким, нежели лирическая поэзия (другой литературы, не поэтической, в Древней Греции до какого-то момента не было вообще – но не все стихи одинаково полезны). Лирическая поэзия стала концентрироваться на переживаниях конкретного человека и описывать конкретные судьбы – и сразу оказалась ниже эпоса, в силу своей фрагментарности и незавершенности. В самом деле, как может считаться "завершенным" произведение, рассматривающее всего один аспект одной какой-нибудь жизни? Какой в нем смысл вообще? Изначально литература была неотделима от истории и конца не имела. Эпос рассказывал о том, что делали деды и прадеды, о том, как выглядели различные участки жизни человечества. Еще один эпос – еще один участок.
Но сегодня эпическую литературу, с ее идеей бесконечности и непрерывности, мало кто читает. Восприятие современного человека сформировал модернизм, вооруженный лупой. Он рассматривает жизнь и переживания индивидуума в каждой конкретной точке, беря ее как начало и конец анализируемого процесса. Джойс не оставил на личности ни одной нерассмотренной бородавки, оставив личность в растерянности: а дальше что?
Современная литература по определению фрагментарна. И один из неразрешимых в ее рамках вопросов – это как раз вопрос "а что потом". Она предлагает читателю варианты развития событий, а не процесс как самоцель. Если события развиваются выгодным для героя образом, они признаются хорошими, а произведение, их описывающее – радующим, несущим позитив. Если события трагичны, произведение воспринимается как тяжелое, негативное. Огромное количество книг сочетают оба подхода, как и вся наша жизнь. Но в массе своей они рассматривают отдельные события или явления, сосредотачиваются на переживаниях героев, а дальше позволяют себе роскошь, которой нет как в истории, так и в обычной жизни: последнюю страницу и конец. Неважно, выбросился герой из окна или женился, оставляет ли нас, опустив голову и сидя над обрывом, или, счастливый, летит на самолете в Бангладеш. Важно, что мы понятия не имеем, куда ему деваться дальше. И ладно мы. Автор тоже чаще всего понятия об этом не имеет.
Автор выявил сюжет, добрался до финала, передал свою мысль или серию мыслей, поставил точку и отделался от персонажей и от нас. Он всю дорогу знает, что его персонажи конечны – они живут до последней главы романа. После которой еще могут обсуждаться на интернетовских форумах в стиле "Гоцман, наверное, умер от сердечного приступа, а Нора с Мишкой переехали в Москву", но всё так же не вызывают у читателя ощущения собственной бесконечности. Скорее уж, наоборот: додумывая жизнь любимых персонажей, мы только подчеркиваем их и свою конечность в рамках каждой дополнительно написанной главы.
Стремление к эпосу при этом никуда не делось. Ограниченный сюжет оставляет читателей с ощущением “не хватило”, даже если он детально проработан и очень долго длится. Возникают "фанфики" – попытки продолжить закончившуюся книгу, не дать персонажам уйти в туман на фразе "Все было хорошо". Причина их настолько масштабного возникновения, на мой взгляд, не только в том, что влюбленные читатели скучают без профессора Снейпа, но и в тяжелой растерянности, которую вызывает у фанатов любая закончившаяся книга. Растерянности, выражаемой все тем же вопросом: а что теперь?
Но фанфики не превращают лирику в эпос. Они просто расширяют поле деятельности персонажей, технически продлевая им жизнь в рамках все того же конечного полотна. Можно написать еще десять романов об отношениях Дамблдора и Гриндевальда, но все эти романы сведутся к анализу отношений Гриндевальда и Дамблдора. Ничего не добавив к читательскому вопросу, что происходит со сказкой потом – после того, как ее рассказали. Можно всю жизнь посвятить любимой теме, но даже очень много капель – все равно не море, если не соединить их в нужных берегах.
Сила воздействия древнегреческого эпоса в том, что в его центре никогда не находится конкретный человек и локальные переживания. Любой человек конечен и этим уязвим, любые переживания невыносимы, если рассматривать их как начало и конец процесса. Эпос пользуется героем для развития событий, но именно события, а не герой, являются смыслом повествования. Причем события глобальные, вовлекающие в себя пару народов, несколько стран, загробный мир, коллективное бессознательное, да еще и весь Олимп впридачу. Явление каждого отдельного героя может быть важным и наверняка окажется интересным (события человеческого мира вообще сложно описывать без людей), но не на его судьбу и уж тем более не на его ощущения направлен основной акцент. Эпосу неважно, что чувствовал Эней, лишенный всего, чем обладал, или насколько горько плакал Одиссей, обреченный на бесконечные скитания (хотя и то, и другое эпос добросовестно отмечает). Эпосу важны те события, в которых участвовали Эней и Одиссей – но и они только в качестве линии, которая ведет нас к будущим событиям. Прядется нить, из нитей создается ткань, эта ткань и важна в конечном итоге. И только она.
Современному человеку странен подобный подход. Мы привыкли очень внимательно всматриваться в себя самих и очень серьезно подходить к происходящему именно с нами, главным образом – к своим ощущениям во время происходящего. Если нам плохо в какой-то ситуации, мы считаем ее тяжелой, даже если она объективно неплоха. Если нам хорошо, то все в порядке, и не столь важно, что творится вокруг (если, конечно, вокруг не ядерная война – но ядерные войны не настолько часты). Все это вполне работает как призма восприятия, да и кто сказал, что исследование строения молекулы менее важно, нежели поиски туманности Андромеды. Но за подобным подходом скрыта ловушка, с которой связана немалая часть психологических проблем современного человека.
Рассматривание себя как точки отсчета ведет к повышенной уязвимости и зависимости от происходящих событий и вызванных ими ощущений. Оно, как компьютерная программа, выстроено из кирпичиков условий: if – then. И в момент эпических ударов судьбы ставит растерянных нас все перед тем же вопросом: а что теперь? Если события тяжелы, а ощущения невыносимы, у человека часто не остается внешнего, неизменного ориентира, который давал бы всему происходящему неотменяемый смысл. В плане смысла мы все крайне зависимы от внешних событий, и из-за этого довольно легко его теряем. Если соблюдены условия, включающие a, b и c, то смысл есть. Если условия меняются и a, b и c отпадают, смысл исчезает. А ведь мы далеко не всегда можем повлиять на происходящее – коварные a, b и c тусуются туда-сюда, не спрашивая нас. То есть наличие и отсутствие смысла собственной жизни от нас не особо зависит. Что, разумеется, тоже всего лишь вопрос восприятия, но вернемся к началу абзаца: если я воспринимаю все через себя, я постоянно и безнадежно уязвим. У меня нет ничего постоянного и неизменного, потому что телесный, человеческий "я" по определению непостоянен, смертен и конечен. А также все окружающие меня.
Герои эпоса тоже были смертны, конечны и уязвимы. А уж тот размах, с которым они страдали, вообще доступен мало кому в современном мире. Но они никогда не теряли смысла, потому что смысл их жизни был не в них. Смысл жизни эпического персонажа всегда лежит за рамками его земного существования, со всеми его составляющими. Он заключается в Трое, в Риме, в загробном мире, в бесконечном сюжете, в прошлых или будущих победах всего народа, в самом факте участия в общей ткани. А это, если подумать, один из немногих возможных на земле способов стоять на ногах – когда ты используешь не только собственные ноги, но и ноги всего человечества. Они, что бы там ни было, довольно надежная опора. Древние греки умели на них стоять. А мы, по большей части – нет.
В нас основное место занимает любовно выпестованная и тщательно лелеемая индивидуальность. Мы с трудом замечаем, а что в нас вообще есть-то, помимо нее. Нелогично, да и невозможно ожидать от современного человека, чтобы он перестал сосредотачиваться на собственных переживаниях, а вместо этого научился каждое утро заново радоваться тому, что в мире существует красота Моны Лизы, мудрость Торы и Корана и величие собора Святого Петра. (Хотя наверняка такой подход избавил бы этого современного человека от массы проблем). Верующие люди вдохновляются масштабом замыслов Творца и его любовью, но очень немногие в нашем обществе полной свободы умеют по-настоящему глубоко и серьезно верить. А ведь у каждого, в идеале, должны быть неизменные внешние ориентиры, по которым он достраивает смысл жизни в критические моменты. Когда у нас все хорошо, мы и сами неплохо справляемся. А вот когда все пропало, не помешает иметь в запасе что-то важное. Чтобы оно не могло обрушиться, предать или перестать существовать. Конкретно Пизанская башня, может, когда-нибудь и упадет – но вряд ли рухнут все выстроенные башни. Кому-то не нравится Мона Лиза – но не может быть, чтобы вся мировая живопись оставляла тебя равнодушным. Человечество создало так много всего, что на любой вкус найдется источник сил.
Необязательно ориентироваться именно на памятники культуры. Кому-то для внешней опоры подойдут воспоминания о жизни собственных дедушек, кто-то может опираться на загадочность иностранных языков или самих далеких стран, кто-то любит животных – не своих кота и собаку, а вообще животных, как явление и повод для радости. А кто-то лучше всего восстанавливает силы, выращивая капусту – ведь, что бы ни произошло, капуста вряд ли исчезнет из мира. А если и да, всегда можно переключиться на турнепс.
Ну вот, скажут мне, отличная идея. Приравнять любовь, семью, детей, здоровье, карьеру, остроту собственных переживаний и вообще все, что составляет нашу жизнь – к турнепсу. Давайте плюнем на то, что нас уволили с работы, от нас отвернулись друзья и бросил любимый человек, и утешимся тем, что в саду взошла морковь. Можно еще тем, что в зоопарке Антверпена родился трубкозуб. Тоже прекрасно компенсирует личные потери, нес па?
Личные потери трубкозуб из антверпенского зоопарка, увы, не компенсирует. Их вообще ничего не компенсирует, помимо личных же приобретений. Но в тот момент, когда человек приучается воспринимать себя не только точкой на карте своего восприятия, но и частью карты космического пространства, у него расширяется угол зрения. Собственные страдания не становятся от этого легче или менее остры, и даже не перестают быть тем единственным, что занимает нас в момент кризиса. Зато мы перестаем зависеть исключительно от частных переменных. Или хотя бы чуть меньше зависим от них.
Расширение границ переопределяет понятие "свое". И приобретения всего человечества, которые раньше воспринимались "чужими", то есть мне лично не дающими ничего, переходят в категорию обогащающих именно меня. А это ведет к неограниченному приросту собственных богатств, и заодно страхует от потери смысла на каждом крутом повороте.
Крутые повороты есть у всех. Но переносить их легче тем, кто может одновременно с собственными переживаниями радоваться тому, что в мире существует Великая Китайская Стена. Когда-нибудь я поеду в Китай и ее увижу. И ради этого, даже если все остальное кажется потерянным, возможно, стоит жить.
