Людмила Улицкая (р. в 1943) — наиболее значительная фигура в современной отечественной литературе, обладатель престижных премий России и зарубежья. Ее читают на тридцати с лишним языках. Многие уже поставили ее в один ряд с классиками.
"Ни с кем не соревнуюсь"
Известность пришла к Людмиле Евгеньевне после публикации повести "Сонечка" в 1994 г. В 1998 г. эту повесть отмечают во Франции как лучшую зарубежную премией Медичи. Публиковавшиеся до того отдельные рассказы и сборники (первый сборник, кстати, вышел во Франции, на несколько месяцев опередив российское издание) прошли почти не замеченными публикой. Но с конца 90-х начинается активный обмен духовно-материальными ценностями: Улицкая пишет читателю книгу, читатель дает Улицкой премию.
2001 — роман "Казус Кукоцкого", 2002 — премия Русский Букер
2004 — роман "Искренне Ваш, Шурик", 2005 — Национальная литературная премия, Россия
2005 — сборник рассказов "Люди нашего царя", 2006 — приз читательских симпатий на конкурсе "Большая книга"
2006 — роман "Даниэль Штайн, переводчик", 2007 — премия Большая книга
Помимо перечисленного у Людмилы Улицкой опубликовано три сборника рассказов, сборник пьес, три повести, семейная хроника "Медея и ее дети" и роман "Зеленый шатер". Кроме упомянутых поощрений, Людмила Евгеньевна получила еще несколько российских и европейских премий.
Однако испытание медными трубами писательница проходит спокойно. "…я очень поздно начала и поэтому ни с кем не соревновалась, – говорит она. – Все мои сверстники-писатели были уже зрелые, известные. Смешно соревноваться мне, скажем, с Людмилой Петрушевской, которая к тому времени была зрелым мастером, очень много чего сделавшим в литературе… Когда что-нибудь получалось, рассматривала это как случайную удачу. Так и продолжаю…"
"Я — рассказчик своего времени"
Если бы Людмила Улицкая нуждалась бы в псевдониме, ей больше всего подошло бы — Суок. Потому что (по тексту Ю. Олеши) Суок на "языке обездоленных" означает "вся жизнь".
"Вся жизнь" – это те временные рамки, которые Улицкая раз и навсегда установила для себя. Ей словно тесно в пределах дня, месяца, года — не пересказать всего, что накопилось. Поэтому не только романы, рассказы нередко вмещают в себя целую человеческую жизнь: от невинного пионерского детства до жалкой смерти истаскавшегося педераста в "Голубчике", от ранних обид и тайных юношеских устремлений через многие тернии до несостоявшегося торжества в "Цю-юрихе". Да и в одну фразу Людмила Евгеньевна подчас умудряется заключить "всю жизнь": "Пока возле кнопок шла ватно-тяжелая зимняя возня, она маленькими кривыми буквами выводила на деревянной раме зеркала ужасное слово из пяти букв, которое до конца своей жизни она ни разу не произнесла вслух" ("Ветряная оспа").
"Обездоленность" персонажей Улицкой раздражает многих ее критиков. Счастливых у нее и в самом деле немного, а когда встречаются такие, то счастье их странное, непонятное. Как можно назвать счастливыми стариков, приходящих регулярно на могилу сына, которого поздно родили и рано потеряли ("Счастливые")? А многие ли разглядят счастье Даниэля Штайна, еврея-христианина, не имевшего в жизни ничего, кроме трудностей ("Даниэль Штайн, переводчик")? На вопросы о пессимистичности ее произведений Улицкая отвечает: "Таковы общие, заданные от века условия жизни: рождение и смерть. Так что весь проект в целом можно считать пессимистическим".
Среди героев Улицкой люди, ее современники, для которых успех (независимо от того, достигают они его или нет) заключается не в размере доходов и не в социальном положении. Серая мышка Сонечка владеет всем миром — он заключен для нее в книгах ("Сонечка"). Медея растворяется в семье ("Медея и ее дети"). Доктор Кукоцкий ведет борьбу за легализацию абортов — потому что слишком многих женщин не смог спасти после подпольных операций. ("Казус Кукоцкого").
Притом, что Улицкая горячо сочувствует своим героям, манера повествования у нее настолько отстраненная, что это способно неприятно удивить. Но таким образом писательница дает читателю возможность испытать свою эмоцию, а не наблюдать за авторской. Язык же ее, образный, пластичный, ровный точно и емко передает образы и мысли.
Нередко прозу Людмилы Евгеньевны называют женской прозой. И это абсолютно верно, если иметь в виду литературу, написанную женщиной про женщин. Бытописание Улицкой часто ограничивается "пятачком между кухней и спальней", и женскую судьбу она рассматривает пристально, с разных сторон и под разными углами. Однако такие романы, как "Казус Кукоцкого" и "Даниэль Штайн, переводчик" выходят далеко за пределы "женской прозы".
"Средний писатель для средних людей"
Несмотря на очевидную читательскую любовь и официальное признание, критики (они же зачастую сами писатели) не поют Улицкой хвалебных песен. Петербургский поэт Лев Куклин (ныне покойный) называет ее реализм натурализмом и упрекает в том, что она, как дежурный врач, лишь констатирует болезнь, но не берется ее лечить, т.е. не указывает читателю никакого выхода. Некоторые полагают, что Улицкая пишет "чернуху". Писатель А. Стражный считает ее книги просто скучными. Один из обладателей премии Большая книга П. Басинский подозревает, что "высокие члены букеровского жюри слишком хорошо знакомы с Улицкой", оттого, должно быть, и вручили ей премию. Другой "большекнижевиц" Л. Данилкин задается вопросом, не существует ли "некая формула "романа Улицкой": текст, где много секса, много разговоров о совести, свободе воли, ответственности, много рассуждений о наследственности; совсем грубо — латиноамериканский сериал для либеральной интеллигенции…". И так далее, и так далее. На подобные нападки Улицкая пожимает плечами и отвечает: ну да, я средний писатель для средних людей.
Улицкая пытается вести с читателем вневременной диалог о современности, стремится указать на существующие ориентиры (Даниэль Штайн, например), призывает к терпению и терпимости. Многое может почерпнуть из ее произведений читатель, открытый для восприятия жизни такой, как она есть. Пусть он откроет любую книгу Улицкой, и если не ощутит душевного созвучия написанным в первые же 50 страниц — что ж, значит, надо отложить до другого раза.
