Сталин одобрил предложения Керженцева. Еще до решения Политбюро в прессе появились критические статьи против "Мольера". 11 февраля 1936 г. в "Советском искусстве" была напечатана статья давнего гонителя Булгакова председателя Главреперткома Осафа Семеновича Литовского (1892-1971) (в "Мастере и Маргарите" он выведен в образе похожего на пастора критика Латунского). В тот же день в письме П. С. Попову драматург так охарактеризовал эту публикацию: "О пьесе отзывается неодобрительно, с большой, но по возможности сдерживаемой злобой..." 22 февраля в мхатовской многотиражке "Горьковец" против К. с. выступили собратья Булгакова по писательскому цеху Всеволод Иванов (1895-1963), Александр Афиногенов (1904-1941) и бывший товарищ по "Гудку" Юрий Олеша (1899-1960). Bс. Иванов обвинял драматурга в том, что он создал "ординарную мещанскую пьесу", а Ю. Олеша считал главным недостатком пьесы "отсутствие в фигуре Мольера профессиональных черт поэта, писателя".
Писавшие явно по заказу литераторы делали вид, что не читали интервью Булгакова "Он был велик и неудачлив", опубликованное в "Горьковце" 15 февраля 1936г.: "Меня привлекла личность учителя многих поколений драматургов, - комедианта на сцене, неудачника, меланхолика и трагического человека в личной жизни... Я писал романтическую драму, а не историческую хронику. В романтической драме невозможна и не нужна полная биографическая точность". Булгаков попытался, по его собственным словам, "проникнуть в загадку личной драмы Мольера", построив пьесу на версии, согласно которой вторая жена великого комедиографа, Арманда Бежар (1645-1700), в действительности была его дочерью. В связи с этим 17 февраля на К. с. обрушился рецензент "Вечерней Москвы", утверждавший, что "недопустимо строить пьесу на версии о Мольере-кровосмесителе, на версии, которая была выдвинута классовыми врагами с целью его политической дискредитации". Булгаковский Мольер противостоял уже сложившемуся советскому мифу о Мольере, представлявшему великого французского драматурга-классициста "борцом" за реализм, против религии, церкви, королевского абсолютизма и "феодальной" аристократии, к тому же совершенно безгрешным в личной жизни.
9 марта 1936 г. появилась инспирированная Керженцевым по поручению Политбюро антибулгаковская статья в "Правде". Там говорилось, что драматург написал "реакционную", "фальшивую" и "негодную" пьесу, "извратив и опошлив" мольеровскую биографию и творчество. Редакционная статья "Правды" особо обрушилась на декорации спектакля, обвинив театр, что тот попытался скрыть реакционное содержание пьесы "блеском дорогой парчи, шелка, бархата и всякими побрякушками".
Не все зрители поняли содержащиеся в К. с. политические намеки, в этом П. М. Керженцев был прав. Но проницательные читатели (и зрители) все же нашлись. 9 марта 1936 г. Булгаков получил письмо, подписанное "Ваша читательница", по-настоящему ободрившее его в трудную минуту и показавшее, что творчество драматурга доходит до той интеллигентной публики, которой оно адресовано. В послании утверждалось: "Печальный конец Вашего Мольера Вы предсказали сами: в числе прочих гадов, несомненно, из рокового яйца вылупилась и несвободная печать.
А т. к. не только багровой, но и красной расцветки нет в Вашей пьесе, то ее отстранили, как "Багровый остров".
Но все же однообразная Осанна, которую поют охрипшими голосами "поэтические рвачи и выжиги", так надоела, что Ваши талантливые произведения всем известны (я узнала содержание Вашего "Мольера" осенью 30-го г.)..."
Очевидно, что текст К. с. был известен поклонникам булгаковского творчества по крайней мере за пять с половиной лет до премьеры спектакля. Неизвестная читательница и почитательница Булгакова в своем письме возвышала автора К. с. над литераторами-современниками: "Обидно для Вас, для актеров и для нас, грешных, а хриплой Осанне тоже обидно: негромкое Ваше слово несомненно заглушает ее хриплый вой. Видно, демократия и всякие свободы нам не по плечу.
Не унывайте, - пишите, не ждет ли и Вас судьба Мольера? Вас будут ставить и читать и Вами восхищаться, когда от Афиногеновых и слуху не останется". Предсказание восторженной читательницы сбылось примерно через три десятилетия, когда в 60-е годы стали широко публиковать булгаковские произведения, а о популярном в 30-е годы драматурге А. Н. Афиногенове забыли почти сразу после его гибели от осколка германской авиабомбы в октябре 1941 г.
В тот же день, 9 марта 1936 г., Е. С. Булгакова зафиксировала в дневнике обращенные к Булгакову просьбы представителей МХАТа написать покаянное оправдательное письмо, от которого драматург категорически отказался. Неизвестный осведомитель НКВД в донесении 14 марта 1936 г. сообщил булгаковскую реакцию на события, связанные с К. с.: "Статья в "Правде" и последовавшее за ней снятие с репертуара пьесы М. Булгакова особенно усилили как разговоры на эту тему, так и растерянность. Сам Булгаков сейчас находится в очень подавленном состоянии (у него вновь усилилась его боязнь ходить по улицам одному), хотя внешне он старается ее скрыть. Кроме огорчения от того, что его пьеса, которая репетировалась четыре с половиной года, снята после семи представлений, его пугает его дальнейшая судьба как писателя... Он боится, что театры не будут больше рисковать ставить его пьесы, в частности, уже принятую театром Вахтангова "Александр Пушкин", и конечно, не последнее место занимает боязнь потерять свое материальное благополучие. В разговорах о причине снятия пьесы он все время спрашивает "неужели это действительно плохая пьеса?" и обсуждает отзыв о ней в газетах, совершенно не касаясь той идеи, какая в этой пьесе заключена (подавление поэта властью). Когда моя жена сказала ему, что, на его счастье, рецензенты обходят молчанием политический смысл его пьесы, он с притворной наивностью (намеренно) спросил: "А разве в "Мольере" есть политический смысл?" и дальше этой темы не развивал. Также замалчивает Булгаков мои попытки уговорить его написать пьесу с безоговорочной советской позиции, хотя по моим наблюдениям, вопрос этот для него самого уже не раз вставал, но ему не хватает какой-то решимости или толчка. В театре ему предлагали написать декларативное письмо, но этого он сделать боится, видимо, считая, что это "уронит" его как независимого писателя и поставит на одну плоскость с "кающимися" и подхалимствующими. Возможно, что тактичный разговор в ЦК партии мог бы побудить его сейчас отказаться от его постоянной темы (в "Багровом Острове", "Мольере" и "Александре Пушкине") - противопоставления свободного творчества писателя и насилия со стороны власти; темы, которой он в большой мере обязан своему провинциализму и оторванности от большого русла текущей жизни".
Не исключено, что безымянным осведомителем здесь выступил Евгений Васильевич Калужский (1896-1966), актер МХАТа и свояк Булгакова, муж сестры Е. С. Булгаковой Ольги Сергеевны Бокшанской (урожденной Нюренберг) (1891-1948). 9 марта 1936 г. Калужский с женой были у Булгаковых в момент, когда драматургу предлагали оправдываться письмом. Сам Калужский, страдавший алкоголизмом, однажды как будто даже прямо намекал на свою связь с органами. 24 августа 1934 г. Е. С. Булгакова отметила в дневнике: "Вечером был Женя Калужский, рассказывал про свою летнюю поездку. Приехал во Владикавказ, остановился в гостинице. Дико утомленный, уснул. Ночью пришли в номер четыре человека, устроили обыск, потом повели его в ГПУ. Там часа два расспрашивали обо всем... Потом извинились: Ошибка. Приняли за другого".
На Калужского как на осведомителя указывает и следующее более раннее обзорное донесение от 23 мая 1935 г., принадлежащее, очевидно, тому же агенту, что информировал о событиях, связанных со снятием К. с.: "БУЛГАКОВ М. болен каким-то нервным расстройством. Он говорит, что не может даже ходить один по улицам и его провожают даже в театр, днем." Далее приводится дословная оценка драматургом руководителей МХАТа: "Работать в Художественном театре сейчас невозможно. Меня угнетает атмосфера, которую напустили эти два старика СТАНИСЛАВСКИЙ и ДАНЧЕНКО. Они уже юродствуют от старости и презирают все, чему не 200 лет. Если бы я работал в молодом театре, меня бы подтаскивали, вынимали из скорлупы, заставили бы состязаться с молодежью, а здесь все затхло, почетно и далеко от жизни. Если бы я поборол мысль, что меня преследуют, я ушел бы в другой театр, где наверное бы помолодел".
В дневнике Е. С. Булгаковой именно такой разговор записан 20 марта 1935 г. и как раз с Е. В. Калужским: "Вчера у нас были Оля с Калужским. М. А. рассказывал нам, как все это (репетиции К. с.) происходит в Леонтьевском. Семнадцатый век старик (Станиславский) называет "средним веком", его же - "восемнадцатым". Пересыпает свои речи длинными анекдотами и отступлениями, что-то рассказывает про Стаховича (отставного генерала свиты Алексея Александровича Стаховича (1856-1919), поступившего в Художественный театр актером, ставшего потом одним из его директоров, а после революции покончившего с собой; послужил прототипом упоминаемого в "Театральном романе" покойного генерал-майора Клавдия Александровича Комаровского-Эшаппара де Бионкура, артиста Независимого Театра), про французских актеров, доказывает, что люди со шпагами не могут появиться на сцене, то есть нападает на все то, на чем пьеса держится. Портя какое-нибудь место, уговаривает М. А. "полюбить эти искажения".
В кампании против К. с. принял участие и Михаил Михайлович Яншин(1902-1976), один из наиболее близких Булгакову актеров МХАТа. 17 марта в "Советском искусстве" появилась его беседа с репортером под заголовком "Поучительная неудача", где утверждалось, что "на основе ошибочного, искажающего историческую действительность текста поставлен махрово-натуралистический спектакль". Через год, 22 февраля 1937 г., как отмечает Е. С. Булгакова, в Доме актера "Яншин объяснялся по поводу статьи о "Мольере", говорил, что его слова исказили, что он говорил совсем другое". Булгаков объяснений не принял и навсегда разорвал дружбу с Яншиным, по иронии судьбы игравшим в К. с. роль верного слуги Бутона, но в жизни вынужденного сыграть актера Муаррона, которому по ходу пьесы пришлось предать Мольера, своего учителя и друга.
Весной и летом 1936 г. МХАТ безуспешно пытался договориться с драматургом о внесении изменений в текст К. с. В августе 1936 г. в Синопе на Кавказе Н. М. Горчаков, по свидетельству Е. С. Булгаковой, хотел "уговорить М. А. написать не то две, не то три новых картины к "Мольеру". М. А. отказался: "Запятой не переставлю". Неспособность МХАТа отстоять К. с. подтолкнула Булгакова к решению уйти с должности мхатовского режиссера-ассистента. 9 сентября 1936 г. он сказал об этом Е. С. Булгаковой, а 15 сентября подал заявление об уходе. Вопреки мнению агентов НКВД, драматург не убоялся материальных трудностей. 9 сентября 1936 г. Е. С. Булгакова записала в дневнике насчет МХАТа: "После гибели "Мольера" М. А. там тяжело:
- Кладбище моих пьес".
2 октября 1936 г. в письме другу и соавтору по пьесе "Александр Пушкин" Викентию Вересаеву (Смидовичу) (1867-1945) Булгаков прямо связал свой уход из МХАТа со снятием мольеровского спектакля: "Из Художественного театра я ушел. Мне тяжело работать там, где погубили "Мольера".
