В начале 30-х гг. прошлого века в Москве много шуму наделала история, связанная с перезахоронением останков Н.В.Гоголя, история, достойная пера самог'о великого сатирика и мистика. Тогда обнаружилось, что нет головы (черепа) покойного, и что писатели, входящие в соответствующую комиссию стали растаскивать то, что было в гробу, на сувениры. Естественно, что этот поистине гоголевский сюжет произвёл впечатление на М.А.Булгакова. Тем более, что он очень удачно вписывался в формирующийся у писателя образ Миши Берлиоза как олицетворения чисто рассудочного, узко-рационалистического (в его атеистически-материалистической версии) мировоззрения. В романе мало того, что этому персонажу отрезает голову трамваем, так ещё Бегемот похищает её прямо во время траурной церемонии.
Однако если исходить из того, что Булгаков размышляет о конечности, т.е. смертности человеческого существа посредством противопоставления двух типов человеческой смерти (о чём шла речь в предшествующей заметке), то специфический характер кончины Берлиоза приобретает более отчётливое смысловое значение. А вот какое именно, помогает понять А.С.Пушкин. Да-да, именно он.
30-я глава романа, в которой Мастер и Маргарита выпивают вино, принесённое к ним в подвальчик Азазелло, со всеми вытекающими отсюда последствиями, называется «Пора! Пора!». Конечно, не заметить здесь отсылки к известному пушкинскому стихотворению, невозможно. Немного труднее заметить, что такого рода отсылка имела место уже на первых страницах романа, когда Воланд намекает Берлиозу на то, что с ним вскоре произойдёт несчастный случай.
Обратимся к этому эпизоду. Не прошло и нескольких минут, после того, как у председателя МАССОЛИТа возникла мысль о поездке в Кисловодск, чтобы подлечить расшалившееся, как ему показалось, сердце, а таинственный незнакомец ему прямо так и говорит:
…..«только что человек соберётся съездить в Кисловодск, - тут иностранец прищурился на Берлиоза, - пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, потому что неизвестно почему вдруг возьмёт – поскользнётся и попадёт под трамвай».
Далее следует такой диалог:
- «Надо бы ему возразить так, - решил Берлиоз, - да, человек смертен, никто против этого и не спорит. А дело в том, что…»
Однако он не успел выговорить этих слов, как заговорил иностранец:
- Да, человек смертен,- но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус! И вообще не может сказать, что будет делать в сегодняшний вечер.
-«какая-то нелепая постановка вопроса…» - помыслил Берлиоз»
Причём здесь Пушкин? А вот, пожалуйста, - судите сами.
«Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит –
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоём
Предполагаем жить, и глядь – как раз –
умрём.
На свете счастья нет, но есть покой и воля,
Давно завидная мечтается мне доля –
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег».
(1834)
Мы зачастую воспринимаем ставшие расхожими пушкинские строки чуть ли не как проявление желания поэта уйти из жизни. Но в нём речь не об этом. Стихотворение (незаконченное) адресовано жене Наталье – это её Александр Сергеевич предостерегает от погони за мнимым счастьем, т.е. за успехом в свете, так что само слово «свет» здесь приобретает двойственный смысл. Событийный контекст, в котором оно было написано, хорошо известен. Его написанию предшествовала неудачная попытка поэта выйти в отставку и уехать в деревню, чтобы целиком и полностью посвятить себя творчеству. О воле в смысле свободы от необходимости зарабатывания денег и всего, что с этим сопряжено, о воле ради творчества всю жизнь мечтал и сам Булгаков.
Указывая на быстротечность человеческой жизни и возможность неожиданной смерти, Пушкин говорит, что для него как для человека, молодость которого уже позади, настала пора отказаться от суетного, поверхностного существования и сконцентрироваться на том, что является по-настоящему важным, что придаёт его жизни подлинный смысл. И Воланд чуть ли не буквально воспроизводит ту часть стихотворения, в которой Пушкин констатирует факт, что человек не просто смертен, а «иногда внезапно смертен». «Memento mori!», «Помни, что придётся умирать!» - говорили древние, что, среди прочего, значит: "Тебе, человек, дано осознание своей смертности, так пользуйся этим даром, живи осмысленно!" Однако Берлиоз, несмотря на весь свой ум и образование, не в состоянии впустить в своё сознание мысль о смертности человеческого существа так, чтобы продумать её по-настоящему, до самого конца. Хотя Пушкина он, конечно, читал.
Он доволен своей жизнью, а главное, очень доволен собой, что очевидно, когда он не столько убеждает Бездомного, сколько сам наслаждается тем, до чего же он умный и образованный человек, и всё-то он знает, и всё-то ему ясно и понятно. А, между прочим, в Древнем Риме фраза «помни о смерти» произносилась во время празднования триумфа, чтобы одержавший победу военачальник в упоении славой не забывал, что он по-прежнему остаётся смертным человеком и не более того. Не так ли и Воланд, как раз тогда, когда Михаил Александрович ощущал себя на вершине собственных знаний, втягивает его в неприятный разговор? Неприятный особенно тем, что он разрушал ту комфортную иллюзию относительно самого себя, в которой до этого пребывал Берлиоз. Пребывал вполне счастливо, несмотря даже на то, что от него ушла жена.
Кстати, о жёнах. Булгаков несомненно знал, к кому обращался Пушкин со словами: «Мой друг!», и у кого искал поддержки. Достаточно вспомнить, что его авторству принадлежит пьеса, посвящённая жизни поэта, «Последние дни». И нам всем, конечно, хорошо известно, что личная жизнь поэта с Натальей Николаевной порой входила в противоречие с его творческим призванием. Вот и у булгаковского Мастера личная жизнь (с первой женой) явно не заладилась. Причём настолько, что в противоположность семейной истории Берлиоза, он сам уходит от жены при первой же возможности, чтобы посвятить себя написанию романа о Пилате. Уходит, потому что «покоя сердце просит», т.е. следуя сердечному зову.
Ведь у Пушкина зов творческой осмысленной жизни в человеке – это именно сердечный зов. Он первичен даже по отношению к «memеnto mori». И рассудок, и память следуют этому зову, действуют в согласии с ним. А вот Берлиоз глух к нему. Даже когда сердце шлёт ему предупреждение, он воспринимает его лишь как симптом нездоровья. Короче говоря, в случае с Берлиозом голова давно уже живёт свой собственной, отдельной от сердца, жизнью. (Неудивительно, что жена сбежала от него). Поэтому то, что для Пушкина - существенный факт человеческой жизни, из которого он делает не менее существенные выводы относительно того, как дОлжно жить, для Берлиоза – «какая-то нелепая постановка вопроса».
05. 10.2017)