Высоко приподнятая над партером сцена "Кабаре" пылала всеми лампами, и,
кроме того, с боков на помост прожекторы изливали резкий свет. Зал, в
котором партер окаймлялся ложами, похожими на лошадиные стойла, был освещен
скупее, и в шести проходах отчетливо светились зеленые надписи "Выход"

(очень красноречивое описание театрального зала, которое московские знатоки истории театрального искусства обязаны распознать с абсолютной точностью).

На сцене же, пылающей, как в солнечный летний полдень, происходило то,
что можно увидеть только во сне.
Человек маленького роста в дырявом котелке, с грушевидным пьяным носом,
в клетчатых штанишках, в лакированных сапожках удивительно ездил на
велосипеде.
Выкатившись на обыкновенном двухколесном, он издал победоносный крик, и
велосипед его сделал круг, а затем совсем отвинтил на ходу заднее колесо и
покатился на одном переднем, причем зал ответил ему коротким аплодисментом.
Затем человек, приветливо улыбнувшись партеру, перевернулся кверху
ногами и поехал, вертя педали руками, причем казалось, что он разобьет себе
вдребезги лицо. Тут же из-за кулис выехала торжественно блондинка-толстуха,
сидящая на высочайшей блестящей мачте, над которой имелось маленькое колесо,
и тоже заездила взад и вперед. Встречаясь с ней, человек издавал
приветственный крик и снимал ногой котелок.
Затем из-за кулис выехал еще один молодой человек - в блестках по
красному шелку, тоже на высокой мачте, наконец, вертя со страшной быстротой
педали, выскочил малютка на крошечном велосипедике и зашнырял между
взрослыми, вызвав взрыв смеха на галерее и рукоплескания. В заключение вся
компания, известная под названием "велосипедная семья Рибби", выстроилась в
шеренгу, подкатилась к самому краю сцены и тут внезапно остановилась, как
раз в то мгновение, когда публике показалось, что вся она свалится на головы
музыкантам в оркестре. Семья испустила победный клич, спрыгнула с
велосипедов, сделала реверансы, и гром оркестра смешался с беглым огнем
ладош. Занавес закрыл семью, и под потолком "Кабаре" между паутиной трапеций
враз загорелись белые шары. С шелестом и гулом публика потекла из зала.
Наступил антракт перед последним отделением

(всё это зрелище обозначает читателям историю Театра Сатиры, в здании которого до революции существовал цирк братьев Никитиных; а также характеризует отношение советской власти к искусству, изложенное в цитате В.И.Ленина: «Из всех искусств для нас важнейшим является кино и цирк»).

Единственным человеком во всем "Кабаре", которого ни в какой степени -
не интересовали велосипедные подвиги семьи Рибби, был Григорий Максимович
Римский. Он сидел в конторе театра и был занят тревожными и важными мыслями.
Начать с того, что случилась необыкновенная в жизни "Кабаре" вещь:
администратор Варенуха не явился на спектакль. Только тот, кто знает, что
такое контрамарочный хвост, что такое зрители, а таких всегда бывает
несколько человек, которые потеряли билеты, что такое звонки от
высокопоставленных лиц с просьбишкой устроить как-нибудь в партер племянника
из провинции, - словом, тот, кто знает, каково значение администратора на
спектакле, поймет, что значит его отсутствие

(вероятно, автор посчитал позже значение администратора в театре надуманным, поэтому в романе нет рассуждений о важности обязанностей Варенухи).

Явившись за полчаса до начала спектакля, Римский и застал волнующийся и
назойливый хвост, и растерянные лица служащих и капельдинеров. Первым
долгом, конечно, нужно было по телефону разыскивать Варенуху, но сделать это
оказалось невозможным, потому что, как на грех, все телефоны в здании
испортились

(читатели должны понимать, что связь оборвана сознательно чекистами для того, чтобы у сотрудников Театра Варьете не было возможности оперативно сообщать о творящих на сеансе магии ограблении зрителей Воланде и его свите).

Тогда Римский вынужден был взять на себя обязанности Варенухи и, усевшись в конторе, принять все меры к тому, чтобы пустить нормально спектакль. Он сам ругался с контрамарочниками из хвоста, сам удовлетворил тех, кто заслуживал удовлетворения, и спектакль пошел.
Справиться-то со всем этим можно было. Не это грызло сердце Римского. А
то обстоятельство, что Варенуха пропал именно в тот день, когда днем
случились странные обстоятельства со Степой. И как ни старался Григорий
Максимович отогнать от себя какие-то странные подозрения, отогнать их не
сумел: лезла в голову определенная чертовщина - невольно ставились в связь
исчезновение Степы и положительно ничем не объяснимое неприбытие Варенухи

(«чертовщина» - это указание М.А.Булгакова на организацию всего мероприятия в Театре Варьете чекистами, то есть автор прямо направляет мысль читателей к объединению происходящих событий в единую историю).

Но так как без объяснения ум человеческий обойтись никак не может, то и
к вечеру они пришли на помощь Римскому.
И были они таковы: никакая машина под Степой не ломалась, а просто
Степа уехал за город, не утерпел и нарезался до положения риз и дать знать о
себе не может. Для Варенухи: увы, Варенуха арестован. Ничего другого быть не
могло. Последнее обстоятельство привело Григория Максимовича в самое
сумрачное состояние. Почему, за что могли схватить Варенуху? Римский еще
более постарел, и на небритом его лице появились складки. Он злобно и
затравленно косился на каждого входящего, грубил и нервничал. А. входили
часто, истязали вопросами о том, где Варенуха. Варенуху искали какие-то
посетители, Варенуху требовали за кулисы. Положение финансового директора
было пренеприятно

(позже автор выбросит опасное и обличительное слово «арест», оставив самим читателям догадываться об очевидной с его точки зрения причине исчезновения Варенухи).

В десять часов вечера в разгаре второго отделения директору доложили,
что Воланд прибыл с помощником, и директору пришлось идти встречать и
устраивать гастролера. Римский прошел за кулисы и постучался в уборную, где
обосновался приезжий.
Любопытные лица под разными предлогами то и дело заглядывали в уборную.
Приезжий поразил все "Кабаре" двумя вещами: своим замечательным фраком и
тем, что был в черной маске

(Воланд прячет лицо на публике, чтобы его самого ни при каких обстоятельствах нельзя было никому опознать в качестве соучастника).

Впрочем, свита приезжего также примечательна. Она состояла из того
самого длинного в пенсне и в клетчатом, с наглой рожей, и толстого черного
кота.
Римский приветствовал Воланда с некоторым принуждением. В голове у
директора была форменная каша. Он осведомился о том, где же аппаратура
артиста, и получил от Воланда краткий ответ, что он работает без аппаратуры.
- Наша аппаратура, товарищ драгоценный, - ввязался в разговор никем не
прошенный наглец в пенсне, - вот она. Эйн, цвей, дрей! - И тут длинный,
повертев перед глазами недовольного Римского узловатыми пальцами, вытащил
из-за уха у кота собственные Римского часы, которые, вне всяких сомнений,
были при Римском во время входа в уборную

(он демонстрирует профессиональные навыки воров-карманников, которые считались высшей кастой криминального мира в дореволюционной России).

Шутовски раскланявшись, клетчатый буффон на ладони подал часы пораженному директору

(Римский поражён тем, какого рода «артистов» приходится ему принимать в Театре Варьете в качестве представителей государственной власти),

и тот под восхищенные аханья портного и лиц, заглядывающих в дверь, водворил часы на место. У Римского мелькнула мысль о том, что встретиться с длинным в трамвае было бы крайне неприятно

(никаких сомнений о природе фокусов этого длинного наглеца в пенсне у финансового директора нет даже и в помине).

Тут загремели звонки со сцены, и под их грохот был выкинут второй фокус
почище, чем с часами. Именно: кот подошел к подзеркальному столику, лапой
снял пробку с графина, покачнул его, налил мутной воды в стакан и, овладев
им обоими пухлыми лапами, с удовольствием выпил. При виде такой штуки даже и
ахать не стали, а просто притихли

(они притихли из-за отсутствия элементарной брезгливости у помощника мага, для которого пить застоявшуюся воду обычное дело).

Через три минуты с шелестом раздернулся занавес и вышел новый персонаж.
Это был пухлый, как женщина, хронически веселый человек в подозрительном
фраке и не совсем свежем белье. Весь зал нахмурился, увидев его. Это был
конферансье Мелузи.
- Итак, товарищи, - громко заговорил Мелузи, - сейчас перед вами
выступит знаменитый немецкий маг Воланд. Вы сами понимаете, - хитро сощурив
глаза, продолжал Мелузи, - что никакой магии на самом деле не существует.
Мосье Воланд в высокой степени владеет техникой фокуса, а мы все за
овладение техникой! Итак, попросим дорогого гостя!
Произнеся всю эту ахинею, Мелузи отступил, сцепил обе ладони и замахал
ими

(сцепленными ладонями нельзя махать, так выглядит перехваченные наручниками руки арестанта, а «несвежим бельём» Мелузи, заметным со стороны, автор подсказывает читателям, что конферансье подвергался предварительному насилию, прежде чем объявить начало номера).

Публика ответила аплодисментом.
Выход Воланда, клетчатого и кота был эффектен. Черномасочный великан в
блистательном фраке с алмазами на пальцах, клетчатый, который теперь в ярком
свете оказался явным клоуном, и кот выстроились перед рампой.
Отшумел аплодисмент. Сеанс пошел сразу же необычно и чрезвычайно
заинтересовал публику

(публика замерла не от интереса, а в испуге ожидания новой экзекуции от представителей советской власти).

- Кресло мне, - сказал Воланд.
И тут же неизвестно откуда появилось кресло, в которое и уселся Воланд.
Публика притихла. Кулисы были забиты народом, кончившие свои номера артисты
напирали друг на друга, и среди них виднелось бледное, хмурое лицо Римского

(подобная толпа народа, служащих самого театра набившихся в кулисы, свидетельство проведения чекистского мероприятия, когда никому нельзя отказаться от участия в нём).

Дальнейшее поведение Воланда еще более поразило публику. Развалившись в
кресле, артист ничего не показывал, а оглядывал публику, машинально
покручивая ухо любимого кота, приютившегося на ручке кресла.
Наконец артист прервал молчание.
- Скажи мне, рыцарь, - негромко осведомился он у клетчатого гаера, -
так это и есть, стало быть, московское народонаселение

(унизительное пренебрежение публикой декларирует тут М.А.Булгаков от имени «артиста», которое не может себе позволить ни один лицедей, тем более иностранный).

- Точно так, - почтительно ответил клетчатый.
- Так, так, так... - загадочно протянул Воланд. - Давненько, давненько
я не видел москвичей. Надо полагать, они сильно изменились. Город
значительно изменился. Это я могу засвидетельствовать. Появились эти
трамваи, автомобили...

(Воланд фиксирует технические изменения, произошедшие в Москве в 1920-ых годах)

Публика внимательно слушала, полагая, что это прелюдия к фокусам. На
лице у Мелузи мелькнуло выражение некоторого недоразумения, и он чуть поднял
брови. Он счел нужным вмешаться.
- Иностранный артист выражает свое восхищение Москвой, которая
-значительно выросла в техническом отношении, и москвичами, - заговорил
сладко Мелузи, по профессиональной привычке потирая руки

(трамваи и автомобили ничего нового и удивительного ни в Европе, ни в Москве уже ни для кого не представляют).

Тут Воланд, клоун и кот повернули головы в сторону конферансье.
- Разве я выразил восхищение? - спросил артист у клетчатого.
- Нет, мессир, вы никакого восхищения не выражали, - доложил клетчатый.
- Так?..
- Просто он наврал, - пояснил клетчатый и обратился к Мелузи, прибавив:
- Поздравляю вас соврамши.
На галерке кто-то рассмеялся, за кулисами разлилось недоумение

(это смех обывателей над публичным унижением известного артиста и недоумение театральных работников таким отношением к зрительному залу).

Мелузи вздрогнул.
- Но меня, конечно не столько интересуют эти автобусы, брюки, телефоны
и прочая...

(общественный транспорт, обгаженные брюки, прослушиваемая связь – вот список того, что называется мерзостью, то есть Воланд именует организацию жизнедеятельности общества оскорбительным словом, но ведь именно власть, которую представляет он, отвечает за перечисленные направления в государстве)

- Мерзость! - подсказал клетчатый угодливо.
- Спасибо, - сказал Воланд, - сколько более важный вопрос - изменились
ли эти горожане психологически?.. Э?

(пропаганду советских комиссаров об обществе новых людей, которые достойны будут жизни при коммунизме, упоминает здесь автор)

- Важнейший вопрос, сударь, - подтвердил и клетчатый.
Римского, конферансье, артистов в кулисах охватило полнейшее
Недоумение

(они недоумевают по поводу того, какую цель преследует маг, когда рассуждает о необходимости изменяться для существования в «новое» время),

но, как бы угадав их чувства, артист молвил снисходительно:
- Ну, мы заболтались, однако, а публика ждет чудес белой магии. Фагот,
покажите им что-нибудь простенькое.
Зал шевельнулся, и тысячи четыре глаз сосредоточились именно на
клетчатом.
Тот щелкнул пальцами, крикнул залихватски:
- Три... четыре!
И тотчас, поймав в воздухе атласную колоду карт, начал ее тасовать.
Колода развернулась сыплющейся лентой, а потом, фыркнув, перелетела через
сцену и сложилась в лапе у кота. Тот немедля соскочил с кресла, стал на
задние лапы, а передними стасовал колоду и выпустил ее лентой в воздух.
Колода с шелестом змеей взвилась над головами, а затем клетчатый, раскрыв
рот, как птенец, всю ее, карту за картой, проглотил

(подобные фокусы известны людям с очень давних времён, например, шпагоглотатели или огнедышащие волшебники древности).

- Класс! - шепнули за кулисами. Кот потряс публику. Из-за этого даже и
аплодисмент не вырвался. Жонглеров публика уже видела, но никто никогда не
видел, чтобы животное могло проделать такой фокус с колодой.
Тем временем клетчатый воскликнул - гап! - и выстрелил из неизвестно
откуда появившегося в руке у него пистолета, а Воланд указал пальцем в
партер и сказал звучно:
- Колода эта теперь в кармане у вас. Да, да. Седьмой ряд, место
семнадцатое.
В партере зашевелились, и затем какой-то гражданин, густо покраснев,
извлек из кармана колоду. Стали привставать.
Гражданин застенчиво тыкал колодой в воздух.
- Пусть она останется у вас на память. Она вам пригодится для покера,
гражданин Парчевский. Вы совершенно справедливо заметили вчера, что жизнь
без покера представляет собой одну волынку

(сквозь пренебрежительную речь едва заметно выглядывает подробность о том, что вчера гражданин Парчевский играл в покер в компании со свитой Воланда, позже в романе эти слова произносит Фагот, клетчатый, а не Воланд, как здесь).

И видно было, как в седьмом ряду тот, фамилия которого точно была
Парчевский, выпучил глаза и колоду положил на колени.
- Стара штука, - раздался голос на галерке, - они уговорились!
- Вы полагаете? - ответил голос со сцены, - так вот что: она у вас в
кармане!
Скептик сунул руку в карман штанов, но вытащил из кармана не колоду, а
пачку червонцев, перевязанную банковским способом. И на пачке той была
надпись - "1000 рублей"

(в романе автор несколько подробнее опишет вербовку и обработку скептика в члены шайки Воланда).

- Червонцы, червонцы, - послышались голоса на галерке.
- Это червонцы... - недоуменно улыбаясь, сообщил скептик, не зная, что
ему делать с пачкой.
- Разве червонцы хуже игральных карт? - спросил Воланд. - Впрочем, если
они вам не нравятся, отдайте их соседу.
Слова Воланда вызвали большой интерес на галерке, но червонцев скептик
никому не отдал, а стал ковырять в пачке, стараясь дознаться, настоящие это
деньги или какие-то волшебные.
- Сыграйте со мной в такую колоду! - весело попросил кто-то в ложе.
- Авек плезир, - отозвался клетчатый и крикнул, - прошу всех глядеть в
потолок! Три!
Тут же сверкнул огонь и бухнул выстрел. В потолке что-то треснуло, а
затем меж нитями трапеций, притянутых к куполу, мелькнули белые листки и
затем, трепеща и крутясь, пошли книзу. Две тысячи голов были задраны кверху.
Один листок, два, десять, затем дождь стал гуще, и менее чем через
минуту падающие червонцы достигли партера

(М.А.Булгаков описывает неконтролируемую эмиссию бумажных денег, способствующую галопирующей инфляции и обнищанию народа, сатирически высмеивая финансовые реформы советской власти в 1920-ых годах).

Листы валили и валили, и червонный дождь становился все гуще.
Большинство бумажек падало в центр партера, но некоторые относило к ложам.
Снежный денежный дождь произвел очень большое впечатление на публику.
Вначале это было просто удивление, причем головы опускались по мере снижения
крупного снега. Затем глаза стали вертеться - следили полет денег.
Когда же червонцы стали падать на головы, колени, касаться рук, глаза
насторожились.
Одна рука вытянулась, взяла, другая... Начали рассматривать, мять... А
они все сыпались и сыпались.
Беспокойно зашевелилась галерка. Тогда кот отмочил такую штуку: войдя
на авансцену, он надул щеки и дунул вверх. Вихрем тотчас понесло бумажки на
галерею, которая встретила их гораздо более оживленно, нежели партер.
Гамму чувств можно было точно определить. Началось со внимания, а затем
во всех глазах ясно выразилось одно желание - понять, настоящие или нет?
Многие глаза устремились сквозь бумажки на свет огней, и тотчас
праведные и несомненные водяные знаки кинулись в глаза. Запах также не
вызывал ни малейшего сомнения: это был очаровательный, ни с чем несравнимый,
лучший на свете запах свежих червонцев. С номерами и сериями и
многочисленными и солидными подписями.
Настоящие? Тут зловещий блеск показался на многих очах. Вывод
напрашивался сам собой: если подлинные, то не попробовать ли... и... и...
Первые движения были стыдливы, вороваты и быстры. Раз в карман, раз в
карман. Но потом публика осмелела. Никто не запрещал присваивать сыплющиеся
деньги. Многие неопределенно посмеивались, дамы в партере порозовели. Видно
было, как двое молодых людей снялись из партера и, несколько пригибаясь и
имея такой вид, что им нужно отлучиться срочно по нужнейшему делу, отбыли из
зала. Один из них, уходя, поймал еще штуки три червонцев

(собственный взгляд М.А.Булгакова на эксперименты советской банковской системы можно наблюдать здесь; вероятно автор продумывал каждое действие в эпизоде в соответствии с решениями советского правительства в 1920-ых годах).

На галерке произошла суета. Завязался узел. Послышался голос: "Да ты не
толкайся. Я тебя толкну, сволочь". И там же вдруг треснула звучная плюха.
Публика заохала, глядела на галерку. Там произошла возня и вырос внезапно
милиционер. Кого-то куда-то повлекли.
Недоумение от такого фокуса в кулисах и на сцене достигло наивысшей
степени. Милицейский шлем замелькал у занавеса. С другой стороны появилась
пожарная ослепительная каска.
Мелунчи решительно не знал, что делать, что говорить. Он глядел то на
трех артистов, которые теперь уже оказались сидящими в ряд на трех креслах

(этой сцены позже в романе не будет, она слишком навязчиво и иронично изображает равными всех руководителей, хотя роль Воланда очевидно значительно важнее),

то на валящийся с неба поток, то на дирижера. Последний же в это время,
глядя не на оркестр, а в зал, машинально махал палкой, доигрывая вальс. В
публике гудели.
Мелунчи наконец собрался с духом и выступил. "Гипноз, гипноз..." -
думал он.
- Итак, товарищи, - заговорил конферансье, - мы с вами видели сейчас
замечательный случай так называемого массового гипноза. Опыт научный,
доказывающий как нельзя яснее, что никаких чудес не существует. Итак (тут
конферансье зааплодировал в совершеннейшем одиночестве), попросим мосье
Воланда раскрыть нам этот опыт. Сейчас, граждане, вы увидите, как эти якобы
денежные бумажки исчезнут так же внезапно, как и появились!

(конферансье произносит совершенные ясные любому экономисту вещи, когда при безудержной печати бумажных купюр их покупательная способность стремится к нулю)

На лице при этом у конферансье было выражение уверенное, а в глазах
полнейшая неуверенность и мольба

(понимая суть происходящего, он в то же время осознаёт полную свою личную беззащитность перед произволом советской власти в лице Воланда и его свиты).

Публике его речь не понравилась. Настало молчание. В этот момент двое
исчезнувших молодых людей подозрительной походкой вернулись в партер и,
усевшись, тут же занялись ловлей бумажек.
Молчание прервал клетчатый.
- Это так называемое вранье, - заскрипел он, - бумажки, граждане,
настоящие!
- Браво! - крикнули на галерке. Публика в партере зашумела.
- Между прочим, этот, - тут клетчатый указал на Мелунчи, - мне надоел.
Суется все время, портит сеанс. Что бы с ним такое сделать?
- Голову ему оторвать! - буркнул на галерке кто-то.
- О! Идея! - воскликнул клетчатый.
- Надоел! - подтвердили на галерке.
Весь партер уставился на сцену, и тут произошло неслыханное -
невозможное. Шерсть на черном коте встала дыбом, и он раздирающе мяукнул.
Затем прыгнул, как тигр, прямо на грудь к несчастному Мелунчи и пухлыми
лапами вцепился в светлые волосы. Два поворота - вправо-влево - и кот при
мертвом молчании громадного зала сорвал голову с исказившимися чертами лица
с толстой шеи. Две тысячи ртов в зале издали звук "ах!". Из оборванных
артерий несколькими струями ударили вверх струи крови, и кровь потоками
побежала по засаленному фраку. Безглавое тело нелепо загребло ногами и село
на пол. Кровь перестала бить, а кот передал голову клетчатому клоуну, и тот,
взяв ее за волосы, показал публике!

(страшно и натуралистично описывая расправу над Мелунчи, автор метафорически характеризует эксперименты, которым подвергла советская власть всё население своей страны)

Дирижер поднялся со своего кресла и вылупил глаза. Головы, грифы
скрипок и смычки вылезли из оркестровой ямы. Тут в театре послышались
женские вскрикивания.
Оторванная голова повела себя отчаянно.. Дико вращая вылезающими
глазами, она разинула косо рот и хриплым голосом на весь театр закричала:
- Доктора!
На галерке грянул хохот. Из кулис, забыв всякие правила, прямо на сцену
высунулись артисты, и среди них виден был бледный и встревоженный Римский.
- Доктора! Я протестую! - дико провыла голова и зарыдала

(потом в романе оживёт ещё и оторванная голова М.А.Берлиоза, демонстрируя читателям, какую казнь устроили большевики в России над собственным народом).

В партере кто закрывал лицо руками, чтобы не видеть, кто, наоборот,
вставал и тянулся, чтобы лучше рассмотреть, и над всем этим хаосом
по-прежнему шел снежный червонный дождь.
Совершенно же беспомощная голова тем временем достигла отчаяния, и
видно было, что голова эта сходит с ума. Безжалостная галерка каждый вопль
головы покрывала взрывом хохота

(М.А.Булгаков пишет о том, как конвульсии истерзанного российского сознания вызывают не сострадание, а лишь хохот равнодушной и жестокой толпы черни).

- Ты будешь нести околесицу в другой раз? - сурово спросил клетчатый.
Голова утихла и, заморгав, ответила:
- Не буду.
- Браво! - крикнул кто-то сверху.
- Не мучьте ее! - крикнула сердобольная женщина в партере.
- Ну что ж, - вопросил клетчатый, - простим ее?
- Простим! Простить! - раздались вначале отдельные голоса, а затем
довольно дружный благостный хор в партере.
- Милосердие еще не вовсе вытравлено из их сердец, - сквозь зубы молвил
замаскированный на сцене и прибавил, - наденьте голову

(«замаскированный» - это Воланд, то есть автор сам указывает на то, что он прячет своё истинное обличье от опознания зрителями в зале).

Вдвоем с котом клетчатый, прицелившись на скорую руку, нахлобучили
голову на окровавленную шею, и голова, к общему потрясению, села прочно, как
будто никогда и не отлучалась.
- Маэстро, марш! - рявкнул клетчатый, и ополоумевший маэстро махнул
смычком, вследствие чего оркестр заиграл, внеся еще большую сумятицу.
Дальнейшее было глупо, дико и противоестественно. Под режущие и
крякающие звуки блестящих дудок Мелунчи, в окровавленном фраке, с
растрепанными волосами, шагнул раз, шагнул другой, глупо ухмыльнувшись.
Грянул аплодисмент. Дикими глазами глядели из кулис. Мелунчи скосился на
фрак и горестно улыбнулся. Публика засмеялась. Мелунчи тронул тревожно шею,
на которой не было никакого следа повреждения, - хохот пуще

(так автор представил новую советскую интеллигенцию, которая продолжила своё существование после Октябрьского переворота 1917-го года).

- Я извиняюсь, - начал было Мелунчи, почувствовал, что теряется, чего
никогда в жизни с ним не было.
- Прекратите марш!
Марш прекратился так же внезапно, как и начался, и клетчатый обратился
к Мелунчи:
- Ах, фрачек испортили? Три... четыре!
Клетчатый вооружился платяной щеткой, и на глазах зрителей с костюма
конферансье не только исчезли все кровавые пятна, но и самый жилет и белье
посвежели

(вероятно, так М.А.Булгаков попробовал отметить поведение новейшей советской интеллигенции, к которой он, несомненно, относил и себя).

Засим клетчатый нахватал из воздуха бумажек, вложил в руку Мелунчи, подтолкнул его в спину и выпроводил вон с таким напутствием:
- Катитесь. Без вас веселей!
И Мелунчи удалился со сцены. Под звуки все того же нелепого марша,
который по собственной инициативе заиграл дирижер.
Тут все внимание публики вернулось к бумажкам, которые все еще сеялись
из-под купола.
Нужно заметить, что фокус с червонцами, по мере того как он длился,
стал вызывать все большее смущение, и в особенности среди персонала
"Кабаре", теперь уже наполовину высунувшегося из кулис. Что-то тревожное и
стыдливое появилось в глазах у администрации, а Римский, тревога которого
росла, почему-то бросив острый взгляд в партер, увидел, как один из
капельдинеров, блуждающим взором шнырнув в сторону, ловко сунул в кармашек
блузы купюру и, по-видимому, не первую

(здесь возникают ещё недоработанные писателем последствия финансовых махинаций советской власти).

Что-то соблазнительное разливалось в атмосфере театра вследствие
фокуса, и разные мысли, и притом требующие безотлагательного ответа,
копошились в мозгах.
Наконец назрело.
Голос из бельэтажа спросил:
- Бумажки-то настоящие, что ли?
Настала тишина.
- Будьте покойны.......................................................

(финал этой главы в романе прирастёт образом Аркадия Аполлоновича Семплеярова главного сочинителя всей расследованной правоохранительными органами «легенды» о посещении Москвы шайкой гипнотизёров во главе с Коровьёвым, проживавшего в известном всей Москве «Доме на набережной»)