Если бы Степе Лиходееву в утро второго июля

(в романе Стёпа проснётся 29 апреля, в четверг, на следующий день после убийства М.А.Берлиоза)

сказали: "Степа, тебя расстреляют, если ты не откроешь глаз!" - Степа ответил бы томным и хриплым голосом:
- Расстреливайте, я не открою.
Ему казалось, что сделать это немыслимо: в голове у него звенели
колокола, даже перед закрытыми глазами проплывали какие-то коричневые пятна,
и при этом слегка тошнило, причем ему казалось, что тошнит его от звуков
маленького патефона. Он старался что-то припомнить. Но припомнить мог только
одно, что он стоит с салфеткой в руке и целуется с какой-то дамой, причем
этой даме он обещал, что он к ней придет завтра же, не позже двенадцати
часов, причем дама отказывалась от этого, говорила: нет, не приходите

(автор описывает симптомы алкогольного делирия, то есть «белой горячки», иронично изображая уполномоченных советской властью руководителей культурных предприятий).

- А я приду, - говорил будто бы Степа.
Ни который час, ни какое число, - этого Степа не мог сообразить.
Единственно, что он помнил, это год

(1926-ой),

и затем, сделав все-таки попытку приоткрыть левый глаз, убедился, что он находится у себя и лежит в постели. Впрочем, он его тотчас же и закрыл, потому что был уверен, что если он только станет смотреть обоими глазами, то тотчас же перед ним сверкнет молния и голову ему разорвет на куски

(ужас смерти предстаёт перед ним, как расстрел).

Он так страдал, что застонал...
Дело было вот в чем.
Степа Бомбеев

(пока автор не выбрал окончательный вариант фамилии своего героя, поэтому он как бы случайно здесь употребляет излишне чекистский псевдоним, проверяя на слушателях впечатление)

был красным директором

(такое явно оскорбительное для советского чиновника обозначение запойного пьяницы позже М.А.Булгаков вычеркнет из-за чрезмерной обличительности)

недавно открывшегося во вновь отремонтированном помещении одного из бывших цирков театра "Кабаре".
Впоследствии, когда уже случилась беда, многие интересовались вопросом,
почему Степа попал на столь ответственный пост, но ничего не добились.
Впрочем, это и не важно в данное время

(ничего необычного в подобных руководителях в то время не было, это было самое распространённое явление; здесь автор маскирует своё личное отношение к новым порядкам).

28-летний

(возраст Стёпы, вероятно, не давал М.А.Булгакову никакой дополнительной информации, поэтому в романе нет упоминания его)

Степа Бомбеев лежал второго июля на широкой постели вдовы ювелира Де-Фужерэ.
У Де-Фужерэ была в громадном доме на Садовой прекрасная квартира в
четыре комнаты, из которых она две сдавала, а в двух жила сама, избегнув
уплотнения в них путем фальшивой прописки в них двоюродной сестры

(возможно, автор не захотел изображать вдову настолько ушлой, чтобы не опошлять образ несчастной старухи, божьего одуванчика, поэтому факт прописки в романе отсутствует, а останется характеристика «деловая», которая выразится в том, что она из-за нужды пустит к себе в дом жильцов),

изредка ночующей у нее, дабы не было придирки. Последними квартирантами Де-Фужерэ были Михаил Григорьевич Беломут и другой, фамилия которого, кажется, была Кирьяцкий. И за Кирьяцким и за Беломутом утром ежедневно приезжали машины и увозили их на службу

(наличие служебного автотранспорта в 1920-ых годах говорит о том, что оба жильца были влиятельными чиновниками при советском правительстве, которые какое-то время обеспечивали тихое существование вдове в своей квартире).

Все шло гладко и бесподобно, пока два года тому назад не произошло удивительное событие, которое решительно ничем нельзя объяснить

(подобные аресты были самым обыденным явлением в Москве 1920-ых и 1930-ых годов).

Именно, в двенадцать часов ночи явился очень вежливый и веселый милиционер к Кирьяцкому и сказал, что ему надо расписаться в милиции. Удивленный Кирьяцкий ушел с милиционером, но не вернулся. Можно было думать, что и Кирьяцкого и милиционера унесла нечистая сила

(то есть его забрала под арест советская власть),

как говорила старая дура Анфиса - кухарка Де-Фужерэ.
Дня через два после этого случилось новенькое: пропал Беломут. Но за
тем даже никто и не приходил. Он утром уехал на службу, а со службы не
приехал. Колдовству стоит только начаться, а там уж его ничем не остановишь

(раскрытие контрреволюционных групп обеспечивало в НКВД быстрое продвижение по службе, поэтому обвинение одного человека влекло за собой целую серию приговоров по отношению к сослуживцам, соседям, родным и близким).

Беломут, по счету Анфисы, пропал в пятницу, а в ближайший понедельник он
появился глубокой и черной ночью. И появился в странном виде. Во-первых, в
компании с каким-то другим гражданином, а во-вторых, почему-то без
воротничка, без галстука и небритый и не произносящий ни одного слова.
Приехав, Беломут проследовал вместе со своим спутником в свою комнату,
заперся с ним там минут на десять, после чего вышел, так ничего и не
объяснив, и отбыл. После этого понедельника наступил вторник, за ним -
среда, и в среду приехали незваные - двое каких-то граждан, опять-таки
ночью, и увезли с собой и Де-Фужерэ, и Анфису, после чего уж вообще никто не
вернулся. Надо добавить, что, уезжая, граждане, увозившие Де-Фужерэ и
Анфису, закрыли дверь на замок и на этот замок привесили сургучную печать

(автор конкретно указывает читателям, что все мероприятия в квартире происходят по решению официальных органов правопорядка: иначе, кому другому придёт в голову запечатывать дверь сургучной печатью?).

Квартира простояла закрытой десять дней, а после десяти дней печать с
двери исчезла и в квартире поселился и зажил Михаил Максимович Берлиоз - на
половине Де-Фужерэ, а на половине Беломута и Кирьяцкого поселился Степа

(тут неточность, ранее М.А.Булгаков писал, что Стёпа проснулся в постели вдовы, то есть на половине Де-Фужерэ).

За два этих года Берлиоз развелся со своей женой и остался холостым, а Степа развелся два раза

(косвенное ироничное свидетельство морального облика руководителя крупного культурного предприятия при советской власти).

Степа застонал. Его страдания достигли наивысшего градуса. Болезнь его
теперь приняла новую форму. Из закрытых глаз его потекли зеленые бенгальские
огни, а задняя часть мозга окостенела. От этого началась такая адская боль,
что у Степы мелькнула серьезная мысль о самоубийстве - в первый раз в жизни.
Тут он хотел позвать прислугу и попросить у нее пирамидону, и никого не
позвал, потому что вдруг с отчаянием сообразил, что у прислуги нет
решительно никакого пирамидону

(прислуга в квартире назначена для наблюдения за М.А.Берлиозом, с чего бы ей держать у себя медицинскую аптечку?).

Ему нужно было крикнуть и позвать Берлиоза - соседа, но он забыл, что Берлиоз живет в той же квартире

(снова неточность, конечно, Степан не мог забыть фамилию человека, к которому он был прикреплён в качестве сотрудника НКВД, понятно, что М.А.Берлиоз и Степан Лиходеев не случайно проживают рядом).

Он ощутил, что лежит в носках, "и в брюках?" - подумал несчастный больной. Трясущейся рукой он провел по бедрам, но не понял - не то в брюках, не то не в брюках, глаза же он открыл.
Тут в передней, неокостеневшей части мозга, как черви, закопошились
воспоминания вчерашнего. Это вчерашнее прошло в виде зеленых, источающих
огненную боль, обрывков. Вспомнилось начало: кинорежиссер Чембакчи и автор
малой формы Хустов

(очередная авторская игра фамилиями своих персонажей для большей путаницы в читательских умах),

и один из них с плетенкой, в которой были бутылки, усаживали Степу в таксомотор под китайской стеной. И все. Что дальше было - решительно ничего не известно.
- Но почему же деревья?.. Ах-ах... - стонал Степа.
Тут под деревом и выросла эта самая дама, которую он целовал. Только не
"Метрополь"! Только не "Метрополь"!
- Почему же это было не в "Метрополе"? - беззвучно спросил сам у себя
Степа, и тут его мозг буквально запылал

(«китайская стена» - это, скорее всего, кремлёвская стена, автор пишет о страхе Лиходеева оказаться обвинённым в общении с иностранцами, то есть фактически в шпионаже, потому что зарубежные гости Москвы селились именно в гостинице «Метрополь»; в обычном для себя стиле М.А.Булгаков как бы невзначай показывает места, где обретается Степан).

Патефона, никакого патефона в "Метрополе" быть не может. Слава Богу,
это не в "Метрополе"!

(гостиница «Метрополь» всегда придерживалась консервативного классического стиля в оформлении своего интерьера, поэтому в зале там и сегодня звучит «живая» фортепьянная и инструментальная музыка)

Тут Степа вынес такое решение, что он все-таки откроет глаза, и, если
сверкнет эта молния, тогда он заплачет. Тогда он заплачет и будет плакать до
тех пор, пока какая-нибудь живая душа не облегчит его страдания. И Степа
разлепил опухшие веки, но заплакать ему не пришлось

(нарочито сентиментальные сентенции, возможно, показались автору чересчур наивными, поэтому позже в романе Лиходеев плакать не захочет).

Прежде всего он увидел в полумраке спальни густо покрытое пылью трюмо
ювелирши и смутно в нем отразился, а затем кресло у кровати и в этом кресле
сидящего неизвестного. В затемненной шторами спальне лицо неизвестного
было плохо видно, и одно померещилось Степе, что это лицо кривое и злое. Но
что незнакомый был в черном

(форменные чёрные плащи большевистских комиссаров станут символом Воланда и его свиты по всему роману, изменяя лишь метафорические прозвища одежде),

в этом сомневаться не приходилось.
Минуту тому назад не могло и разговора быть о том, чтобы Степа сел. Но
тут он поднялся на локтях, уселся и от изумления закоченел. Каким образом в
интимной спальне мог оказаться начисто посторонний человек в черном берете,
не только больной Степа, но и здоровый бы не объяснил

(автор акцентирует внимание читателей на том, что случайный человек в комнате появиться не мог, естественно, что у Воланда со свитой были собственные ключи от квартиры).

Степа открыл рот и в трюмо оказался в виде двойника своего и в полном безобразии. Волосы торчали во все стороны, глаза были заплывшие, щеки, поросшие черной щетиной, в подштанниках, в рубахе и в носках.
И тут в спальне прозвучал тяжелый бас неизвестного визитера:
- Доброе утро, симпатичнейший Степан Богданович!

(ирония автора ненароком превращает образ отвратного проходимца, бездельника и убийцы в рассеянного легкомысленного потешного человека, невинного пьяницу)

Степан Богданович хотел моргнуть глазами, но не смог опустить веки.
Произошла пауза, во время которой язык пламени лизнул изнутри голову Степы,
и только благодаря нечеловеческому усилию воли он не повалился навзничь.
Второе усилие - и Степа произнес такие слова:
- Что вам угодно?
При этом поразился: не только это был не его голос, но вообще такого
голоса Степа никогда не слышал. Слово "что" он произнес дискантом, "вам" -
басом, а "угодно" - шепотом.
Незнакомец рассмеялся, вынул золотые часы и, постукав ногтем по стеклу,
ответил:
- Двенадцать... и ровно в двенадцать вы назначили мне, Степан
Богданович, быть у вас на квартире. Вот я и здесь

(позже в романе время вселения Воланда в квартиру Берлиоза автор сдвинет к началу рядового рабочего дня в СССР в 10 часов пополудни).

Тут Степе удалось поморгать глазами, после чего он протянул руку,
нащупал на шелковом рваном стуле

(избыточные характеристики неопрятной распущенной жизни Лиходеева М.А.Булгаков позже тоже опустит, оставив возможность самим читателям уточнять и дорисовывать истинный облик директора Театра Варьете)

возле кровати брюки и сказал:
- Извините...
И сам не понимая, как это ему удалось, надел эти брюки. Надев, он
хриплым голосом спросил незнакомца:
- Скажите, пожалуйста, как ваша фамилия? Говорить ему было трудно.
Казалось, что при произнесении каждого слова кто-то тычет ему иголкой в
мозг. Тут незнакомец улыбнулся обольстительно и сказал:
- Как, и мою фамилию забыли?

(нельзя забыть того, чего не знал прежде, с перепугу и похмелья запамятовал фамилию начальника Стёпа)

- Простите, - сказал Степа, чувствуя, что похмелье дарит его новым
симптомом, именно: полог кровати разверзся, и Степе показалось, что он сию
секунду слетит вниз головой в какую-то бездну. Но он справился с собой,
ухватившись за спинку кровати

(от ужаса, вызванного алкогольным беспамятством, Лиходеев готов провалиться сквозь землю).

- Дорогой Степан Богданович, - заговорил посетитель, улыбаясь
проницательно, - никакой пирамидон вам не поможет. Ничего, кроме вреда, не
принесут и обливания холодной водой головы.
Степа даже не удивлялся больше, а только слушал, мутно глядя на
пришельца.
- Единственно, что поднимет вас в одну минуту на ноги, это две стопки
водки с легкой, но острой закуской.
Степа был хитрым человеком и, как он ни был болен, однако, сообразил,
что нужно сдаваться. Он решил признаться.
- Признаюсь вам, - с трудом ворочая языком, выговорил он, - я вчера...
- Ни слова больше, - ответил визитер, и тут он отъехал вместе с
креслом, и Степа, тараща глаза, как младенец на свечу, увидел, что на трюмо
сервирован поднос, на коем помещался белый хлеб, паюсная икра в вазе,
маринованные белые грибы и объемистый ювелиршин графин с водкой. Доконало
Степу то обстоятельство, что графин был запотевший

(мелкая деталь, с помощью которой автор ретуширует истинное лицо Лиходеева, совмещая аналогии читателя и персонажа).

Незнакомец не дал развиться Степиному удивлению до болезненной степени
и ловким жестом налил Степе полстопки водки.
- А вы? - пискнул Степа.
- С удовольствием, - ответил незнакомец.
Он налил себе полную стопку.
Степан трясущейся рукой поднес стопку ко рту, глотнул, увидел, что
незнакомец выплеснул целую стопку водки себе в рот, как выплескивают помои в
лохань

(такую тошнотную картину позже автор не станет использовать в тексте, чтобы читатель мог сам домысливать внутреннее содержание героев романа).

Прожевав ломоть икры

(но вот этой своей выдумки М.А.Булгаков отказываться не будет, настолько она покажется ему оригинальной и невинно наивной),

Степа выдавил из себя:
- А вы что же... закусить?
- Я не закусываю, благодарю вас, - ответил незнакомец.
По настоянию того же незнакомца Степа выпил вторую, закусил грибами,
затем выпил третью, закусил икрой и тут увидел, что произошло чудо

(в романе автор откажется от чудодейственных свойств похмельной водки, очень популярных в народных массах неграмотной черни; конечно, никакого особого прояснения мысли выпивка принести больному с похмелья человеку не может, она приносит лишь физическое облегчение).

Во-первых, Степа понял, что он может свободно говорить, во-вторых, исчезли
зеленые пятна перед глазами, окостеневший мозг расправился, более того,
Степа тут же сообразил, что вчерашние деревья - это значит на даче у
Чембакчи, куда его возил Хустов. Поцелованная дама была не жена Хустова, а
не известная никому дама.
Дело происходило в Покровском-Стрешневе

(здесь в те времена располагался санаторий и дом отдыха для военных лётчиков, как тогда это злачное место обзывалось).

Все это было так. Но вот появление совершенно неизвестного человека в спальне, а вместе с ним и появление водки с закуской - это было все-таки необъяснимо.
- Ну что ж, теперь вы, конечно, припомнили мою фамилию? - спросил
незнакомец.
Степа опохмелился так удачно, что даже нашел возможность игриво
улыбнуться и развести руками.
- Однако! - заметил незнакомец, улыбаясь ласково, - я чувствую, дорогой
Степан Богданович, что вы после водки пили портвейн. Ах, разве можно так
делать?
- Я хочу вас попросить... - начал Степа искательно и не сводя глаз с
незнакомца, - чтобы это... между...
- О, не беспокойтесь! Вот разве что Хустов...
- Разве вы знаете Хустова? - спросил Степа возвращенным голосом.
- Я видел его мельком у вас в кабинете вчера, но достаточно одного
взгляда на лицо Хустова, чтобы сразу увидеть, что он сволочь, склочник,
приспособленец и подхалим.
"Совершенно верно", - подумал Степа, изумленный таким кратким, но
совершенно верным определением Хустова. Но тут тревога закралась в его душу.
Вчерашний день постепенно складывался из разрозненных клочков, и все же в
памяти зияла черная дыра.
Этого незнакомца в черном берете, в черном костюме, в лакированной
обуви, с острой бородкой под медным подбородком, со странным лицом, с
беретом с крысьим хвостиком решительно не было во вчерашнем дне

(это явно избыточное дополнение к портрету Мефистофеля позже автор применять не станет).

Он не был в кабинете у Степы.
- Доктор Воланд, - сказал незнакомец и, как бы видя насквозь все
смятение Степы, все объяснил. Выходило со слов незнакомца, что он -
специалист по белой магии

(игра слов, в романе Воланд, естественно, будет назван профессором чёрной магии),

вчера был у Степы в кабинете и заключил со Степою контракт на выступление в подведомственном Степе "Кабаре", после чего, когда уже помянутый Воланд прощался с уважаемым директором, тут и явились эти самые Чембакчи и Хустов и увезли Степу в Покровское.
И сегодняшний день был совершенно ясен. Увозимый Степа назначил
иностранному артисту свидание у себя в двенадцать часов. Иностранный артист
явился. Иностранный артист был встречен приходящей прислугой Грушей, которая
со свойственной всем приходящим прислугам откровенностью все и выложила
иностранному артисту: первое, что Михаил Александрович Берлиоз как вчера
ушел днем, так и не вернулся, но что вместо него приезжали двое и сделали
обыск, а что если артисту нужен не Берлиоз, а Степа, то этого Степу вчера
ночью привезли двое каких-то, которых она не знает, совершенно пьяным, так
что и до сих пор он лежит, как колода, так что она не знает, что с ним
делать, что и обед он не заказывал...
Тут иностранный артист послал ее в дорогой магазин, велел ей купить
водки, икры и грибов и даже льду, так что все оказалось понятным. И тем не
менее на Степу было страшно смотреть. Водка, лед, да... привезли пьяным,
да... Но самое основное - никакого контракта вчера Степа не заключал, и
никакого иностранного артиста не видел.
- Покажите контракт, - сказал Степа.
Тут у Степы в глазах позеленело, и было это даже похуже похмелья. Он
узнал свою лихую подпись... увидел слова... неустойка... 1000 долларов...
буде... Словом, он, Степа, вчера заключил действительно контракт с
иностранным фокусником - господином Азазелло Воланд. И господин Азазелло
Воланд, что было видно из косой надписи на контракте, деньги получил

(история, излагаемая Воландом Лиходееву, изобилует вымыслом, которым путает профессор Стёпу по профессиональной привычке и ради унижения своего подчинённого служащего сотрудника НКВД).

"Буде?.." - подумал Степа.
Убедил ли его представленный контракт? Нет. Степе могли сунуть в нос
любую бумагу, самый бесспорный документ, и все-таки Степа, умирая, под
присягой мог показать, что никакого контракта он не подписывал и иностранца
вчера он не видел

(фактом можно считать только то, что контракт Степан точно не подписывал, он подделан, так как Воланду нет необходимости сомневаться в том, что директор Театра Варьете откажет ему в своей визе).

У Степы закружилась голова.
- Одну минуту, я извиняюсь... - сказал Степа и выскочил из спальни.
- Груня! - рявкнул он.
Но Груни не было.
- Берлиоз! - крикнул Степа.
- На половине Берлиоза никто не отозвался.
В передней у двери Степа привычно в полутьме повертел номер на телефоне
и услышал, как резкий и наглый голос раздраженно крикнул в ухо:
- Да!..
- Римский? - спросил Степа и трубка захрипела. - Римский, вот что...
Как дела?... - Степа побагровел от затруднения, - вот чего... Этот тут
пришел, этот фокусник Вол...
- Не беспокойтесь, - уверила трубка, - афиши будут к вечеру...
- Ну, всего, - ответил Степа и повесил трубку. Повесив, сжал голову
руками и в серьезной тревоге застыл. Штука была скверная. У Степы начались
тяжкие провалы в памяти. И водка была тут ни при чем. Можно забыть то, что
было после водки, но до нее?

(то есть автор пишет о том, что заявление Воланда ложно, так как Стёпа был трезв в то время, которое упоминает профессор, и поэтому ничего забыть не мог)

Однако в передней задерживаться долго было неудобно. Гость ждал. Как ни мутилось в голове у Степы, план действий он составил, пока дошел до спальни: он решил признать контракт и от всего мира скрыть свою невероятную забывчивость. Вообще... Тут Степа вдруг прыгнул назад. С половины Берлиоза, приоткрыв лапой дверь, вышел черный кот, но таких размеров, что Степа побледнел. Кот был немногим меньше приличной свиньи

(это отнюдь не юмористичное и веселое, а скорее гротескное и омерзительное изображение кота Бегемота М.А.Булгаков в романе уберёт из-за чрезмерной эмоциональной обличительности, выдающей отношение автора к персонажу).
Одновременно с явлением подозрительного кота слух и зрение Степы были поражены другим: Степа мог поклясться, что какая-то фигура, длинная-длинная, с маленькой головкой, прошла в пыльном зеркале ювелирши, а кроме того, Степе показалось, что оставленный в спальне незнакомец
разговаривает с кем-то.
Обернувшись, чтобы проверить зеркальную фигуру, Степа убедился, что за
спиной у него никого нет.
- Груня! - испуганно и раздраженно крикнул Степа. - Какой тут кот?
- Не беспокойтесь, Степан Богданович, - отозвался из спальни гость, -
этот мой кот. А Груни нет. Я услал ее в Воронежскую губернию

(посторонний человек не может услать другого человека, очевидно, что Груня находится в подчинении Воланда, то есть она служит в НКВД).

Степа выпучил глаза и тут подумал: "Что такое? Я, кажется, схожу с
ума?" Обернувшись еще раз, он изумился тому, что все шторы в гостиной
закрыты, от этого во всей квартире полумрак

(авторская игра светом и тенью, когда вся большевистская нечисть постоянно в романе предпочитает делать свои дела в темноте сумерек).

Кот, чувствуя себя в чужой квартире, по-видимому, как дома, скептически посмотрел на Степу и проследовал куда-то, на прощание показав директору "Кабаре" два огненных глаза

(это наглое хозяйское поведение кота автор позже тоже устранит, как слишком изобличительное для своего персонажа).

Тут Степа, чувствуя смятение, тревогу и вдруг сообразив, что все это
странно, желая получить объяснение нелепых слов о Воронежской губернии,
оказался на пороге спальни. Степа стоял, вздыбив вихры на голове, с опухшим
лицом, в брюках, носках и в рубашке; незнакомец, развалившись в кресле,
сидел по-прежнему, заломив на ухо черный бархатный берет, а на коленях у
него сидел второй кот, но не черный, а огненно-рыжий и меньшего размера

(настоящий рыжий кот пока тут присутствует в качестве дополнительного камуфляжа, большей путаницы, но в романе его уже не будет).

- Да, - без обиняков продолжил разговор гость, - осиротела ваша
квартира, Степан Богданович! И Груни нет. Ах, жаль, жаль Берлиоза. Покойник
был начитанный человек.
- Как покойник? - глухо спросил Степа. Тут незнакомец торжественно
сказал:
- Да, мой друг, вчера вечером, вскоре после того как я подписал с вами
контракт, товарища Берлиоза зарезало трамваем. Так что более вы его не
увидите

(в романе автор посчитает, что Лиходееву и Воланду в данной ситуации не до обсуждения судьбы М.А.Берлиоза, поэтому там они ни слова о нём не произнесут; Стёпу пока заботит лишь собственная участь).

Голова у Степы пошла тут кругом. Он издал какой-то жалобный звук и
воззрился на кота. Тут ему уже определенно показалось, что в квартире его
происходят странные вещи. И точно: в дверь вошел длинный в клетчатом, и
смутно сверкнуло разбитое стекло пенсне.
- Кто это? - спросил глухо Степа.
- А это моя свита, помощники, - ответил законтрактованный директором
гость. Голос его стал суров.
И Степа, холодея, увидел, что глаз Воланда - левый - потух и
провалился, а правый загорелся огнем

(ещё одна авторская метафора, характеризующая образ Воланда, разделяя его интеллектуальное эмоциональное нечестивое подсознательное составляющее и трезво мыслящее логичное жестокое сознание).

- И свита эта, - продолжал Воланд, - требует места, дорогой мой!
Поэтому, милейший, вы сейчас покинете квартиру.
- Товарищ директор, - вдруг заговорил козлиным голосом длинный
клетчатый, явно подразумевая под словом "директор" самого Степу, - вообще
свинячат в последнее время в Москве. Пять раз женился, пьянствует и лжет
начальству

(последнее замечание как бы самая важная его провинность, в романе его уже не будет, но появится очковтирательство, как гораздо более распространённое в СССР в официальных кругах явление).

- Он такой же директор, - сказал за плечом у Степы гнусавый
сифилитический голос

(тема перенесённого сифилиса, как одной из аморальных характерных для большевистского руководства болезней М.А.Булгаков использует неоднократно в романе),

- как я архиерей. Разрешите, мессир, выкинуть его к чертовой матери, ему нужно проветриться!
- Брысь! - сказал кот на коленях Воланда.
Тут Степа почувствовал, что он близок к обмороку.
"Я вижу сон", - подумал он. Он откинулся головой назад и ударился о
косяк. Затем все стены ювелиршиной спальни закрутились вокруг Степы.
"Я умираю, - подумал он, - в бешеном беге".
Но он не умер. Открыв глаза, он увидел себя в громаднейшей тенистой
аллее под липами. Первое, что он ощутил, это что ужасный московский воздух,
пропитанный вонью бензина, помоек, общественных уборных, подвалов с гнилыми
овощами, исчез и сменился сладостным послегрозовым дуновением от реки

(даже вонью автор отражает своё омерзение царящими в СССР и Москве ароматами, описывая отвратительные запахи человеческих испражнений в качестве московского воздуха).

И эта река, зашитая по бокам в гранит, прыгала, разбрасывая белую пену, с камня на камень в двух шагах от Степы. На противоположном берегу громоздились горы, виднелась голубоватая мечеть. Степа поднял голову, поднял отчаянно голову вверх и далее на горизонте увидал еще одну гору, и верхушка ее была косо и плоско срезана. Сладкое, недушное тепло ласкало щеки. Грудь после Москвы пила жадно напоенный запахом зелени воздух. Степа был один в аллее, и только какая-то маленькая фигурка маячила вдали, приближаясь к нему. Степин вид был ужасен. Среди белого дня в сказочной аллее стоял человек в носках, в брюках, в расстегнутой ночной рубахе, с распухшим от вчерашнего пьянства лицом и с совершенно сумасшедшими глазами. И главное, что где он стоял, он не знал. Тут фигурка поравнялась со Степой и оказалась маленьким мужчиной лет тридцати пяти, одетым в чесучу, в плоской соломенной шляпочке. Лицо малыша отличалось бледным нездоровым цветом, и сам он весь доходил Степе только до талии.
"Лилипут", - отчаянно подумал Степа.
- Скажите, - отчаянным голосом спросил Степа, - что это за гора?
Лилипут и некоторой опаской посмотрел на растерзанного человека и
сказал звенящим голосом:
- Столовая гора.
- А город, город это какой? - отчаянно завопил Степа.
Тут лилипут страшно рассердился.
- Я, - запищал он, брызгая слюной, - директор лилипутов Пульс. Вы что,
смеетесь надо мной?
Он топнул ножкой и раздраженно зашагал прочь.
- Не смеешь по закону дразнить лилипутов, пьяница! - обернувшись, еще
прокричал он и хотел удалиться.
Но Степа кинулся за ним. Догнав, бросился на колени и отчаянно
попросил:
- Маленький человек! Я не смеюсь. Я не знаю, как я сюда попал. Я не
пьян. Сжалься, скажи, где я?
И, очевидно, такая искренняя и совсем не пьяная мольба <...> что
лилипут поверил ему и сказал, тараща на Степу глазенки:
- Это - город Владикавказ.
- Я погибаю, - шепнул Степа, побелел и упал к ногам лилипута без
сознания.
Малыш же сорвал с головы соломенную шляпочку и побежал, размахивая ею и
крича:
- Сторож, сторож! Тут человеку дурно сделалось!

(чрезмерная мистичность, избыточная насыщенность эпизода яркими образами позже будет изменена автором в сторону реалистичности, чтобы совместить выдуманный чекистами гипнотический полёт силой мысли в Ялту и обратно с самой обыкновенной чебуречной в Пушкине)