Отсверлили бешеные милицейские свистки, утихли безумные женские визги,
две кареты увезли, тревожно трубя, обезглавленного, в лохмотьях платья,
раненую осколками стекла вожатую и пассажиров; собаки зализали кровь, а Иван
Николаевич Бездомный как упал на лавку, так и сидел на ней.
Руки у него были искусаны, он кусал их, пока в нескольких шагах от него
катило тело человека, сгибая его в клубок.
Ваня

(в романе автор исключит такое уютное домашнее чисто русское обращение к поэту, чтобы глубже припрятать своё доброе жалостное отношение к персонажу)

в первый раз в жизни видел, как убивает человека, и испытал приступ тошноты

(в 1926-ом году, пережив все перипетии Гражданской войны в России, практически не было людей в СССР, которые множество раз не наблюдали бы массовых убийств; быть может, это могли быть только какие-то отшельники, жившие в провинциальной сельской глубинке, вроде староверов; в реальности Ивана ошеломило не убийство, а ужас полной беззащитности людей перед лицом откровенного произвола власти).

Потом он пытался кинуться туда, где лежало тело, но с ним случилось
что-то вроде паралича, и в этом параличе он и застыл на лавке. Ваня забыл
начисто сумасшедшего немца-профессора и старался понять только одно: как это
может быть, что человек, вот только что хотел позвонить по телефону, а
потом, а потом... А потом... и не мог понять

(он растерян от бессилия, от отсутствия всякой защиты).

Народ разбегался от места происшествия, возбужденно перекрикиваясь словами

(после проведения активной части операции для чекистов необходимость в оцеплении отпадает, поэтому пространство вокруг Патриарших прудов заполняется людьми, но буквально за полчаса до этого тут никого не было).

Иван их слов не воспринимал. Но востроносая баба в ситце другой
бабе над самым ухом Бездомного закричала так:
- Аннушка... Аннушка, говорю тебе, Гречкина с Садовой, рядом из
десятого номера... Она... она... Взяла на Бронной в кооперативе постного
масла по второму талону... да банку-то и разбей у вертушки...

(здесь прямой состав преступления, в романе автор ещё более уточнит, когда напишет, что Аннушка разобьет масло не «у вертушки», а «о вертушку», то есть разобьёт намеренно)

Уж она ругалась, ругалась...

(позже в эпизод автор вставит «всю юбку изгадила», чтобы выделить то, из-за чего ругается Аннушка)

А он, бедняга, стало быть, и поскользнулся... вот из-под вертушки-то и вылетел...
Дальнейшие слова угасли.
Из всего выкрикнутого бабой одно слово вцепилось в больной мозг
Бездомного, и это слово было "Аннушка".
- Аннушка? Аннушка... - мучительно забормотал Бездомный, стараясь
вспомнить, что связано с этим именем

(по разработанному чекистами стандартному сценарию убийство должно было выглядеть несчастным случаем, но множество дополнительных факторов, свидетелей заставило их отказаться от предварительной версии, поэтому в итоге следствие всё спишет на свиту Воланда во главе с Коровьевым).

Тут из тьмы выскочило еще более страшное слово "постное масло", а затем
почему-то Понтий Пилат. Слова эти связались, и Иван, вдруг обезумев, встал
со скамьи

(очевидная для любого мыслящего человека причинно-следственная связь между речью Воланда об Аннушке и смертью Берлиоза будет многие годы приписываться читателями сверхъестественному ясновидению сатаны).

Ноги его еще дрожали.
- Что та-кое? Что?! - спросил он сам у себя. - Аннушка?! - выкрикнул он
вслед бабам.
- Аннуш... Аннуш... - глухо отозвалась баба.
Черный и мутный хлам из головы Ивана вылетел, и ее изнутри залило очень
ярким светом. В несколько мгновений он подобрал цепь из слов и происшествий,
и цепь была ужасна.
Тот самый профессор за час примерно до смерти знал

(точное указание этого временного отрезка покажется автору излишним, и он оставит возможность самим читателям вычислить его),

что Аннушка разольет постное масло... "Я буду жить в вашей квартире"... "вам отрежет голову"... Что же это?!
Не могло быть ни тени, ни зерна сомнения в том, что сумасшедший
профессор знал, фотографически точно знал заранее всю картину смерти!

(и это уточнение М.А.Булгаков позже посчитает избыточным)

Свет усилился

(обычное для избранного автором стиля противоречие, понятно, что вечером свет меркнет, а не усиливается, он как бы оговаривается, забывая уточнить, что в аллее зажглись фонари, как будет позже в романе; но в реальности автор пишет о том, что вокруг наступила кромешная тьма от противного),

и все существо Ивана сосредоточилось на одном: сию же минуту найти профессора... а найдя, взять его. Ах, ах, не ушел бы, только бы не ушел!
Но профессор не ушел.
Солнца не было уже давно. На Патриарших темнело. Над Прудом в уголках
скоплялся туман. В бледнеющем небе стали проступать беленькие пятнышки
звезд. Видно было хорошо

(этот абзац автор вычеркнет целиком в силу его перегруженности противоречивыми символами и утверждениями: «солнце», «темнело», «туман», «бледнеющее небо», «звёзды», «видно хорошо»).

Он - профессор, ну, может быть, и не профессор, ну, словом, он стоял
шагах в двадцати и рисовался очень четко в профиль. Теперь Иван разглядел,
что он росту, действительно, громадного, берет заломлен

(заломленная шапка – это в русском языке символ пренебрежения собеседниками, признак гордыни, высокомерия),

трость взята подмышку.
Отставной втируша-регент сидел рядом на скамейке. На нос он нацепил
себе явно ненужное ему пенсне, в коем одного стеклышка не существовало

(таким образом, преступник-рецидивист прячет от свидетелей своё лицо, добавляя в свой портрет запоминающиеся, но бесполезные для опознания, детали).

От этого пенсне регент стал еще гаже, чем тогда, когда провожал Берлиоза на рельсы.
Чувствуя, что дрожь в ногах отпускает его, Иван с пустым и холодным
сердцем приблизился к профессору.
Тот повернулся к Ивану. Иван глянул ему в лицо и понял, что стоящий
перед ним и никогда даже не был сумасшедшим

(то есть убийством М.А.Берлиоза Воланд руководил трезвым сознанием и при твёрдой памяти).

- Кто вы такой? - холодно и глухо спросил Иван

(он говорит отчаянно, сквозь зубы, бесстрашно, обращаясь к могущественному незнакомцу, ставя его своей отвагой в неловкое положение оправдывающегося злоумышленника).

- Ich verstehe nicht, - ответил тот неизвестный, пожав плечами.
- Они не понимают, - пискливо сказал регент, хоть его никто и не просил
переводить

(доблестной взаимовыручкой называли обыкновенное лизоблюдство чекисты в своей среде, считая его умелое применение признаком ума).

- Их фершт... вы понимаете! Не притворяйтесь, - грозно и чувствуя холод
под ложечкой, продолжал Иван. Немец смотрел на него, вытаращив глаза

(эту демонстрацию растерянности Воланда от храбрости Бездомного позже автор вычеркнет из-за возникновения прямого противоречия образа дьявола и человеческих эмоций).

- Вы не немец. Вы не профессор, - тихо продолжал Иван. - Вы - убийца. Вы отлично понимаете по-русски. Идемте со мной

(конечно, поведение обвинителя и конвоира тоже в романе будет отсутствовать).

Немец молчал и слушал.
- Документы! - вскрикнул Иван...
- Was ist den los?..
- Гражданин! - ввязался регент, - не приставайте к иностранцу!
Немец пожал плечами, грозно нахмурился и стал уходить.
Иван почувствовал, что теряется. Он, задыхаясь, обратился к регенту:
- Эй... гражданин, помогите задержать преступника!
Регент оживился, вскочил.
- Который преступник? Где он? Иностранный преступник? - закричал он,
причем глазки его радостно заиграли. - Этот? Гражданин, кричите "караул"! А
то он уходит!
И регент предательски засуетился.
- Караул! - крикнул Иван и ужаснулся, никакого крика у него не вышло. -
Караул! - повторил он, и опять получился шепот

(позже в романе Иван будет кричать, а не шептать, как здесь, тем самым привлекая к ним сотрудников милиции, от которых уже придётся спасаться самому поэту).

Великан стал уходить по аллее, направляясь к Ермолаевскому переулку.
Еще более сгустились сумерки, Ивану показалось, что тот, уходящий, несет
длинную шпагу

(то есть он двигается при оружии, принадлежа к людям, свободно использующим его в Москве).

- Вы не смотрите, гражданин, что он хромой, - засипел подозрительный
регент, - покеды вы ворон будете считать, он улизнет.
Регент дышал жарко селедкой и луком в ухо Ивану, глазок в треснувшем
стекле подмигивал.
- Что вы, товарищ, под ногами путаетесь, - закричал Иван, - пустите

(то есть уже регент пытается ухватить Ивана, не давая ему улизнуть, как единственному свидетелю всего происшествия на Патриарших прудах),

- он кинулся влево. Регент тоже. Иван вправо - регент вправо.
Долго они плясали друг перед другом, пока Иван не сообразил, что и тут
злой умысел.
- Пусти! - яростно крикнул он, - эге-ге, да у вас тут целая шайка.
Блуждая глазами, он оглянулся, крикнул тонко:
- Граждане! На помощь! Убийцы!
Крик дал обратный результат: гражданин вполне пристойного вида, с
дамочкой в сарафане под руку, тотчас брызнул от Иванушки в сторону. Смылся и
еще кто-то. Аллея опять опустела.
В самом конце аллеи неизвестный остановился и повернулся к Ивану. Иван
выпустил рукав регента, замер

(этим эпизодом автор закончил целое действие, напрямую сопровождавшее убийство М.А.Берлиоза; в романе М.А.Булгаков разделит эти события: убийство и погоню за Бездомным, - несколько раньше).