Михаил Булгаков. ЧЕРНОВЫЕ НАБРОСКИ
ДЕЛО БЫЛО В ГРИБОЕДОВЕ
В вечер той страшной субботы, 14 июня 1943 года
(здесь мистическая дата 12 июня изменилась на 14, что характерно для стиля М.А.Булгакова, когда он даже в свои пророческие предсказания вносил преднамеренно путаницу, кто знает почему и зачем),
когда потухшее солнце
(игра слов, получается солнце сначала потухло, а только потом зашло за горизонт, ясно, что автор пишет о зашедшем солнце истории России, то есть о гибели Российского государства)
упало за Садовую, а на Патриарших Прудах кровь несчастного Антона Антоновича
(М.А.Берлиоза)
смешалась с постным маслом на камушке, писательский ресторан "Шалаш Грибоедова" был полным-полон
(вероятно, метафора «шалаш» казалась автору очень удачной, ничем его необличающей, поэтому так часто она повторяется в черновиках, да и лёгкий намёк-подсказку для будущих читателей оставить было необходимо).
Почему такое дикое название? Дело вот какого рода: когда количество
писателей в Союзе, неуклонно возрастая из года в год, наконец выразилось в
угрожающей цифре 5011 человек, из коих 5004 проживало в Москве, а 7 человек
в Ленинграде, соответствующее ведомство, озабоченное судьбой служителей муз,
отвело им дом
(здесь определённо есть какой-то подвох, который, быть может, обозначает то, что весь литературный мир Советского Союза власть ради контроля собирает в Москве, да ещё в «казённом» доме).
Дом сей помещался в глубине двора, за садом, и, по словам беллетриста Поплавкова, принадлежал некогда не то тетке Грибоедова, не то в доме проживала племянница автора знаменитой комедии.
Заранее предупреждаю, что ни здесь, ни впредь ни малейшей ответственности за слова Поплавкова я на себя не беру. Жуткий лгун, но талантливейший парнище. Кажется, ни малейшей тетки у Грибоедова не было, равно как и племянницы
(Козодоева и Поплавкова, фамилии которых сатирически выдуманы автором, позже заменит в романе «правдивый повествователь», то есть сам М.А.Булгаков).
Впрочем, желающие могут справиться. Во всяком случае, дом назывался грибоедовским
(это дом, расположенный по адресу Большой Девятинский переулок, дом 17/1).
Заимев славный двухэтажный дом с колоннами, писательские организации разместились в нем как надо. Все комнаты верхнего этажа отошли под канцелярии и редакции журналов, зал, где тетка якобы слушала отрывки из "Горя от ума", пошел под публичные заседания, а в подвале открылся ресторан.
В день открытия его Поплавков глянул на расписанные сводчатые потолки и прозвал ресторан "Шалашом"
(по аналогии с музеем В.И.Ленина).
И с того момента и вплоть до сего дня, когда дом этот стал перед безумным воспаленным моим взором в виде обуглившихся развалин, название "Шалаш Грибоедова" прилипло к зданию и в историю перейдет.
Итак, упало 14 июня солнце за Садовую в Цыганские Грузины, и над истомленным и жутким
(автор ищет эпитеты для Москвы 1920-ых годов)
городом взошла ночь со звездами
(ночь не восходит, как солнце, ночь накрывает, как одеяло, то есть на Москву и на Россию пришла «Ершалаимская тьма» большевизма).
И никто, никто еще не подозревал тогда, что ждет каждого из нас.
Столики на веранде под тентом заполнились уже к восьми часам вечера. Город дышал тяжко, стены отдавали накопленный за день жар, визжали трамваи на бульваре, электричество горело плохо, почему-то казалось, что наступает сочельник тревожного праздника, всякому хотелось боржому. Но тек холодный
боржом в раскаленную глотку и ничуть не освежал. От боржому хотелось шницеля, шницель вызывал на водку, водка - жажду, в Крым, в сосновый лес!..
(соснового леса в Крыму нет; есть небольшие участки с сосновыми рощами в буковом и дубовом лесах; автор пишет об эмиграции, как о спасении от удушливой атмосферы в советском обществе, зажатом цензурой рте российского человека и гражданина)
За столиками пошел говорок. Пыльная пудреная зелень сада молчала, и
молчал гипсовый поэт Александр Иванович Житомирский
(наискосок от Дома Грибоедова в Большом Девятинском переулке, 17/1, в 2010-ом году к 70-летнему юбилею поэта Иосифа Бродского (1940-1996) решено установить памятник, другого монумента в честь поэта на всём Новинском бульваре нет и не было в 1920-ых годах; получается, что М.А.Булгаков, иронизируя над своим врагом А.И.Безыменского (1898-1973), угадал в соответствии со своим стилем место возведения будущей скульптуры великого российского поэта),
во весь рост стоящий под ветвями с книгой в одной руке и обломком меча в другой. За три года поэт покрылся зелеными пятнами и от меча осталась лишь рукоять
(сам собой всплывает в памяти символ, восстановленного после смутного времени мира в России, памятник мещанину Минину и князю Пожарскому, и пророчество писателя о том, что осталось после Октябрьского переворота от того государства, которое они защитили).
Тем, кому не хватило места под тентом, приходилось спускаться вниз, располагаться под сводами за скатертями с желтыми пятнами у стен
(ненароком автор отмечает для читателей характерную черту предприятий советского общественного питания, кто из живших в СССР людей не помнит эти скатерти),
отделанных под мрамор, похожий на зеленую чешую. Здесь был ад
(скорее всего, такой отделкой славились лучшие места в каком-то конкретном известном в Москве в 1920-ых годах ресторане).
Представляется невероятным, но тем не менее это так, что в течение часа
с того момента, как редактор Марк Антонович Берлиоз
(аббревиатура здесь уже избранна, но нужны совпадения с живыми известными современниками из числа журналистов, чтобы даже не задумывались над инициалами самого М.А.Булгакова)
погиб на Патриарших, и вплоть до того момента, как столы оказались занятыми, ни один из пришедших в "Шалаш" не знал о гибели, несмотря на адскую работу Бержеракиной, Поплавкова и телефонный гром
(«адской работой» М.А.Булгаков называет организационную деятельность секретариата большого съезда литераторов, открытием которого интересуется посредством телефонной связи весь мир).
Очевидно, все, кто заполнял ресторан, были в пути, шли и ехали в трамваях, задыхаясь, глотая пот, пыль и мучаясь жаждой
(очевидно, что люди ехали на то самое заседание, на которое стремился не опоздать сам М.А.Берлиоз; настолько оно было важно, что литераторы добирались на него кто как может, даже не зная, что его организатор и заводила убит, автор этим подчёркивает то, что Воланду, как руководителю советского государства было чего опасаться).
В служебном кабинете самого Берлиоза звонок на настольном телефоне работал непрерывно
(персонально звонят М.А.Берлиозу на частный служебный номер его личные друзья и знакомые со всего света).
Рвались голоса, хотели что-то узнать, что-то сообщить, но кабинет был заперт на ключ, некому было ответить, сам Берлиоз был неизвестно где, но во всяком случае там, где не слышны телефонные звонки, и забытая лампа освещала исписанную номерами телефонов промокашку с крупной надписью "Софья дрянь"
(вероятно, некая женщина-литератор, которая в 1920-ых годах активно сотрудничала с советской властью).
Молчал верхний теткин этаж.
В девять часов ударил странный птичий звук, побежал резаный петуший, превратясь в гром
(в романе информация об убийстве Берлиоза передадут в Дом Грибоедова только в полночь; свидетелями самого происшествия в романе будут только сотрудники ГПУ или НКВД).
Первым снялся из-за столика кто-то в коротких до колен штанах рижского материала, в очках колесами, с жирными волосами, в клетчатых чулках, обхватил крепко тонкую женщину с потертым лицом и пошел меж столов, виляя очень выкормленным задом. Потом пошел знаменитый беллетрист Копейко - рыжий, мясистый, затем женщина, затем лохматый беззубый с луком в бороде. В
громе и звоне тарелок он крикнул тоскливо: "Не умею я!"
(характеристики на персонажи очень броские, я уверен, что за каждым из них есть точный прототип, но только истинные знатоки смогут установить фамилию каждого представленного здесь человека; стоит упомянуть, что старик с луком в бороде позже будет плясать и в романе)
Но снялся и перехватил девочку лет 17-ти и стал топтать ее ножки в лакированных туфлях без каблуков. Девочка страдала от запаха водки и луку изо рта, отворачивала голову, скалила зубы, шла задом...
(М.А.Булгаков описывает, как в порыве возмущения один за другим встают и произносят речи о происходящем в СССР удушении свободной от цензуры литературы; 17-летней девицей изобразил автор, вероятно, юную комсомолку, которая в качестве журналистки исполняет на собрании роль соглядатая советской власти, позже в романе этой девицы не будет потому, что как-то не вяжется она с собранием приверженцев свободы)
Лакеи несли севрюгу в блестящих блюдах с крышками, с искаженными от злобы лицами ворчали ненавистно: "Виноват"...
(они возмущенны людьми, которые безучастно к происходящему заказывают им блюда ради чревоугодия)
В трубу гулко кричал кто-то: "Пожарские р-раз!" Бледный, истощенный и порочный пианист маленькими ручками бил по клавишам громадного рояля, играл виртуозно
(словом «порочный» автор скрывает образ замечательного артиста виртуоза пианиста).
Кто-то подпел по-английски, кто-то рассмеялся, кто-то кому-то пообещал дать в рожу, но не дал...
(в зале присутствуют иностранцы, говорящие по-английски, оппоненты М.А.Берлиоза, его последователи…)
И давно, давно я понял, что в дымном подвале, в первую из цепи страшных московских ночей, я видел ад
(нет, не кабацкую беспредельную гулянку изображает М.А.Булгаков, как может показаться поверхностному читателю, а отчаянное выступление благородной интеллигенции пред смертельной угрозой и произволом советской власти; конечно, «правдивый повествователь» изображает здесь единственное место в этот час в Москве, где торжествует свободное слово, то есть не ад, а рай для любого литератора).
И родилось видение. В дни, когда никто, ни один человек не носил фрака в мировой столице, прошел человек во фраке ловко и бесшумно через ад, сквозь
расступившихся лакеев и вышел под тент. Был час десятый, когда он сделал это, и стал, глядя гордо на гудевшую веранду, где не танцевали. Синева ложилась под глаза его, сверкал бриллиант на белой руке, гордая мудрая голова...
(нечто невозможное описывает М.А.Булгаков, как бы возвращая читателей в прошлое, в 19-ый век, описывая портрет мужчины, но важное тут то, что на гудевшей веранде не танцуют, потому что им не до танцев, они аллегорически в речах выписывают кренделя и кружева из слов, в зависимости от своего таланта, чтобы высказать, наконец, наболевшее)
Мне говорил Поплавков, что он явился под тент прямо из океана, где был
командиром пиратского брига, плававшего у Антильских и Багамских островов.
Вероятно, лжет Поплавков. Давно не ходят в Караибском море разбойничьи бриги
и не гонятся за ними с пушечным громом быстроходные английские корветы. Лжет
Поплавков...
(борьбу против советской властью уподобляет автор пиратскому бригу, в одиночку противостоящего окружающей стихии)
Когда плясали все в дыму и испарениях, над бледным пианистом склонилась голова пирата и сказала тихим красивым шепотом:
- Попрошу прекратить фокстрот.
Пианист вздрогнул, спросил изумленно:
- На каком основании, Арчибальд Арчибальдович?
Пират склонился пониже, шепнул:
- Председатель Всеобписа
(каламбур М.А.Булгакова, вероятно, он, иронизируя над аббревиатурами в СССР, популярными и сегодня, выдумал какую-то организацию литераторов с названием Всесоюзное общество писателей)
Марк Антонович Берлиоз убит трамваем на Патриарших Прудах
(трамвай убить не может, под трамвай можно попасть, Арчибальд Арчибальдович утверждает, что трамвай использован в качестве орудия убийства).
И мгновенно музыка прекратилась. И тут застыл весь "Шалаш"
(сообщение о смерти Берлиоза заставляет людей замереть в полной тишине).
Не обошлось, конечно, и без чепухи, без которой, как известно, ничего не обходится. Кто-то предложил сгоряча почтить память вставанием. И ничего не вышло. Кой-кто встал, кой-кто не расслышал. Словом - нехорошо. Трудно почтить, хмуро глядя на свиную отбивную. Поэт же Рюхин и вовсе нагробил.
Воспаленно глядя, он предложил спеть "Вечную память". Уняли, и справедливо.
Вечная память дело благое, но не в "Шалаше" ее петь, согласитесь сами!
(возмущённые участники несостоявшегося заседания литераторов, ошеломлённые известиям, в растерянности говорят первое, что им приходит в голову по случаю трагедии, случившейся с Берлиозом)
Затем кто-то предлагал послать какую-то телеграмму, кто-то в морг захотел ехать, кто-то зачем-то отправился в кабинет Берлиоза, кто-то куда-то покатил на извозчике
(телеграмму во внешний мир, за рубеж; в морг, чтобы соборовать тело; в кабинет, чтобы спасти литературное наследие; на извозчике за инструкциями едут секретные сотрудники; писатели приехали на заседание раньше на трамвае и шли пешком).
Все это, по сути дела, ни к чему. Ну какие уж тут телеграммы, кому и зачем, когда человек лежит в морге на цинковом столе, а голова его лежит отдельно.
В бурном хаосе и возбуждении тут же стали рождаться слушки: несчастная любовь к акушерке Кандалаки, второе - впал в правый уклон. Прямо и точно сообщаю, что все это вранье. Не только никакой акушерки Кандалаки Берлиоз не
любил, но и вообще никакой акушерки Кандалаки в Москве нет, есть Кондалини,
но она не акушерка, а статистик на кинофабрике. Насчет правого уклона категорически заявляю - неправда. Поплавковское вранье. Если уж и впал бы
Антон Антонович, то ни в коем случае не в правый уклон, а, скорее, в левый
загиб. Но он никуда не впал
(ирония М.А.Булгакова, обличающая людскую молву, готовность всегда верить любой пущенной властью сплетне, дополнительно достаётся и всей политической белиберде, которой полны все средства массовой информации в те годы в Москве, конечно, ничем не отличаются друг от друга ни правый уклон, ни левый загиб, эти выражения «оригинальная» выдумка чекистов для несчастных невинно осуждённых политических оппонентов большевиков).
Пока веранда и внутренность гудела говором, произошло то, чего еще
никогда не происходило. Именно: извозчики в синих кафтанах, караулившие у
ворот "Шалаша", вдруг полезли на резные чугунные решетки. Кто-то крикнул:
- Тю!.. Кто-то свистнул...
Затем показался маленький тепленький огонечек, а затем от решетки отделилось белое привидение. Оно проследовало быстро и деловито по асфальтовой дорожке, мимо веранды, прямо к зимнему входу в ресторан и за углом скрылось, не вызвав даже особенного изумления на веранде. Ну, прошел человек в белом, а в руках мотнулся огонечек. Однако через минуту-две в аду наступило молчание, затем это молчание перешло в возбужденный говор, а затем привидение вышло из ада на веранду. И тут все ахнули и застыли, ахнув. "Шалаш" многое видел на своем веку, но такого еще не происходило ни разу
(автор подчёркивает, что происходящее событие имеет чрезвычайный характер).
Привидение оказалось не привидением, а известным всей Москве поэтом Иванушкой Безродным, и Иванушка имел в руке зажженную церковную свечу зеленого воску
(позже обличающее Иванушку слово «церковная свеча» сменит другое «венчальная», ничего не меняя по сути, это слово образ фанатично верующего юродивого обращает в загулявшего на свадьбе комичного пьяницу; очередная маскирующая метафора).
Огонечек метался на нем, и она оплывала
(здесь М.А.Булгаков акцентирует внимание на церковном символе, в романе он это посчитает избыточным, оставив это момент для ума читателя, никак не описывая горящую свечу).
Буйные волосы Иванушки не были прикрыты никаким убором, под левым глазом был большой синяк, а щека расцарапана
(появившиеся следы драки на лице Ивана могли подсказать читателям, что погоня была за ним, поэтому в самом романе их не будет, останется многозначная разодранная щека).
На Иванушке надета была рубашка белая и белые же кальсоны с тесемками, ноги босые, а на груди, покрытой запекшейся кровью, непосредственно к коже была приколота бумажная иконка, изображающая Иисуса
(этот явный признак мучения, желания пострадать за веру истязая себя, как делают юродивые, автор тоже посчитает избыточным).
Молчание на веранде продолжалось долго, и во время его изнутри "Шалаша" на веранду валил народ с искаженными лицами
(то есть в ярости с жаждой мести).
Иванушка оглянулся тоскливо, поклонился низко и хрипло сказал:
- Здорово, православные
(опять обличительная избыточность, в романе будет пушкинское «други» вместо «православные»).
От такого приветствия молчание усилилось
(естественно, так как публичная религиозность в СССР наказуема).
Затем Иванушка наклонился под столик, на котором стояла вазочка с зернистой икрой и торчащими из нее зелеными листьями, посветил, вздохнул и сказал:
- Нету и здесь!
Тут послышались два голоса.
Бас паскудный и бесчеловечный
(и эта характеристика голоса предательски обнаруживает отношение автора к происходящему действию, что он старательно ретуширует позже в романе)
сказал:
- Готово дело. Делириум тременс {Белая горячка (лат.).}.
А добрый тенор
(деталь положительного отношения, которого не будет в романе)
сказал:
- Не понимаю, как милиция его пропустила по улицам?
Иванушка услышал последнее и отозвался, глядя поверх толпы:
- На Бронной мильтон
(сегодня М.А.Булгаков написал бы «мент»)
вздумал ловить, но я скрылся через забор. И тут все увидели, что у Иванушки были когда-то коричневые глаза, а стали перламутровые
(автор пишет о просветлённых глазах глубоко верующего человека),
и все забыли Берлиоза, и страх и удивление вселились в сердца.
- Друзья, - вдруг вскричал Иванушка, и голос его стал и тепел и горяч, - друзья, слушайте! Он появился!
(здесь скрыты антисоветские лозунги, призывающие к отстранению Сталина-Воланда от власти в СССР)
Иванушка значительно и страшно поднял свечу над головой.
- Он появился! Православные!
(снова и снова в черновике звучат религиозные обращения, которые автор позже вычистит)
Ловите его немедленно, иначе погибнет Москва!
- Кто появился? - выкрикнул страдальческий
(ещё одно определяющее суть персонажа прилагательное)
женский голос.
- Инженер! - хрипло крикнул Иванушка, - и этот инженер убил сегодня Антошу Берлиоза на Патриарших Прудах!
- Что? Что? Что он сказал?
- Убил! Кто? Белая горячка. Они были друзья. Помешался
(также рассуждают сегодня большинство читателей романа точно по тексту).
- Слушайте, кретины!
(а это ответ от автора всем читателям, которые думают, что Иван временно помешался от встречи с мистическим персонажем)
- завопил Иванушка. - Говорю вам, что появился он!
- Виноват. Скажите точнее, - послышался тихий и вежливый голос над ухом Иванушки, и над этим же ухом появилось бритое внимательное лицо
(секретный сотрудник ГПУ или НКВД пробует понять, какие конкретно обвинения есть у свидетеля преступления, чтобы знать, как позже опровергать их перед обществом).
- Неизвестный консультант, - заговорил Иванушка, озираясь, и толпа сдвинулась плотнее, - погубитель появился в Москве и сегодня убил Антошу!
- Как его фамилия? - спросил вежливо на ухо
(попытка по формальной причине перенести разговор в другое русло; при убийстве так ли уж важна для поиска фамилия, которой представлялся преступник?).
- То-то фамилия! - тоскливо крикнул Иван, - ах, я! Черт возьми! Не разглядел я на визитной карточке фамилию! На букву Be! На букву Be! Граждане! Вспоминайте сейчас же, иначе будет беда Красной столице и горе ей! Во...
(все члены советского правительства жили под партийными кличками, их настоящие фамилии были известны немногим посвящённым)
By... Влу... - забормотал Иванушка, и волосы от напряжения стали ездить у него на голове.
- Вульф! - крикнул женский голос.
- Да не Вульф... - ответил Иванушка, - сама ты Вульф! Граждане, вот
чего, я сейчас кинусь дальше ловить, а вы спосылайте кого-нибудь в Кремль, в
верхний коммутатор, скажите, чтобы тотчас сажали бы стрельцов на
мотоциклетки с секирами, с пулеметами в разных направлениях инженера ловить!
Приметы: зубы платиновые, воротнички крахмальные, ужасного роста!
(сознательная мистификация эпизода, для возникновения большей путаницы в сюжете специально оставленная или вставленная в черновик автором; не ездили стрельцы с секирами на мотоциклетах с пулемётами)
Тут Иванушка проявил беспокойство, стал заглядывать под столы, размахивать свечой.
Народ загудел... Послышалось слово - "доктор"... И лицо приятное, мясистое, лицо в огромных очках, в черной фальшивой оправе, бритое и сытое, участливо появилось у Иванушкина лица
(очевидно, что «фальшивая оправа» относится к чему угодно, но не к очкам на лице, следовательно, М.А.Булгаков, таким образом, характеризует человека, по признакам очерёдного секретного сотрудника ГПУ или НКВД; позже прилагательное тут автор исключит из текста, заменив на другое - «роговые», вероятно из-за противоречия).
- Товарищ Безродный, - заговорило лицо юбилейным голосом
(казённым официальным голосом оперуполномоченного офицера)
обращается он к поэту), - вы расстроены смертью всеми нами любимого и уважаемого Антона... нет Антоши Берлиоза. Мы это отлично понимаем. Возьмите покой. Сейчас кто-нибудь из товарищей проводит вас домой, в постельку...
(он говорит тоном отца, начальника, нетерпящим возражений)
- Ты, - заговорил Иван и стукнул зубами, - понимаешь, что Берлиоза убил инженер! Или нет? Понимаешь, арамей?
(здесь проглядывает подсказка читателям о содержание выражения «арамейский язык», по роману понятно, что оно обозначает национальность, то есть получается, что Иван обращается к русскому человеку или россиянину)
- Товарищ Безродный! Помилуйте, - ответило лицо.
- Нет, не помилую, - тихо ответил Иван и, размахнувшись широко, ударил лицо по морде
(реакция на сотрудника правоохранительных органов, от погони которой он, скрываясь, добирался до Дома Грибоедова).
Тут догадались броситься на Ивана. Он издал визг, отозвавшийся даже на бульваре. Окна в домиках, окаймляющих сад с поэтом, стали открываться. Столик с икрой, с листьями и с бутылкой Абрау рухнул, взлетели босые ноги
(понятно, что такие ноги здесь могут быть только у Ивана),
кто-то упал в обморок.
В окошке возникла голова фурии, закричала:
- Царица небесная! Когда же будет этому конец? Когда, когда, наконец, власть закроет проклятый "Шалаш"! Дети оборались, не спят - каждый вечер в "Шалаше" скандал...
Мощная и волосатая рука сгребла фурию, и голова ее провалилась в окне
(в романе автор выбросит фурию, которая изображала возмущение народа протестами литературного сообщества, потому что для него тут важнее противоположная идея, когда сочувствующий хозяин волосатой руки незаметно помогает Ивану, поэтому в тексте поэта официанты «вяжут полотенцами»).
В то время, когда на веранде бушевал неслыханный еще скандал, в раздевалке командир брига стоял перед швейцаром.
- Ты видел, что он в подштанниках? - спросил холодно пират.
- Да ведь, Арчибальд Арчибальдович, - отвечал швейцар трусливо, но и нагловато бегая глазами. Они ведь члены Описа...
(общества писателей, то есть Союза писателей)
- Ты видел, что он в подштанниках? - хладнокровно спросил пират. Швейцар замолк, и лицо его приняло тифозный цвет. Наглость в глазках потухла
(он не мог не понимать, что что-то с поэтом не так, как должно быть, и поэтому обязан был принять меры).
Ужас сменил ее. Он снизу вверх стал смотреть на командира. Он видел ясно, как черные волосы покрылись шелковой косынкой. Исчез фрак, за ременным поясом возникли пистолеты. Он видел безжалостные глаза, черную бороду, слышал предсмертный плеск волны у борта брига и наконец увидел себя висящим с головой набок и высунутым до плеча языком на фок-марс-рее, черный флаг с мертвой головой. Океан покачивался и сверкал. Колени швейцара подогнулись,
но флибустьер прекратил пытку взглядом
(швейцар виновен не в том, что Иванушка зашёл в ресторан, а в том, что он попал в руки сотрудников милиции, в Дом Грибоедова он зашёл через чёрный вход, называемый в тексте «зимний», в романе этот эпизод более точен и подробен).
- Ох, Иван, плачет по тебе биржа труда, Рахмановский милый переулок, - сквозь зубы сказал капитан
(в 1920-ых годах в Рахмановском переулке размещалась биржа труда, но с работой в те годы было очень трудно).
- Арчибальд...
- Пантелея. Протокол. Милиционера, - ясно и точно распорядился авралом пират, - таксомотор. В психиатрическую
(слова «авралом» в романе автор поменяет на «быстро», вероятно, посчитав, что оно больше подходит здесь по тексту и не выдаёт прямо поспешную отправку Иванушки в психиатрическую клинику, где у него есть шанс спастись от расправы; впрочем, позже сама клиника как-то срастётся с тюрьмой настолько, что будет трудно провести между ними границу, только наличие заинтересованного умного профессора Стравинского в главе 8 спасёт поэта).
- Пантелей, выходит... - начал было швейцар, но пират не заинтересовался этим
(швейцар, понимая, что он уволен (потом, в главе 28 в ресторане его уже не будет), ищет среди служащих ресторана других виновников, чтобы обелить себя тем, что виноват не он один, но и другие служащие).
- Пантелея, - повторил он и размеренно пошел внутрь.
Минут через десять весь "Шалаш" был свидетелем, как окровавленного человека, босого, в белье, поверх которого было накинуто пальто Пантелея, под руки вели к воротам
(эту фразу М.А.Булгаков перепишет в романе иначе, подменив «пальто Пантелея» на «спеленатого, как куклу», чтобы замаскировать от читателей доброжелательное отношение служащих ресторана к молодому человеку).
Страшные извозчики у решетки дрались кнутами за обладание Иванушкой, кричали:
- На резвой! Я возил в психическую!
(в желании перехватить клиента извозчик, чтобы понравится заказчику, Арчибальду Арчибальдовичу, вспоминает свою службу в Добровольческой армии с «психическими» атаками офицерских полков генерала Капеля; публичное признание подобного участия считалось в советское время преступлением и преследовалось по закону)
Иванушка шел плача и пытался укусить за руку то правого Пантелея, то левого поэта Рюхина
(они ведут его под арест, поэтому Иванушка сопротивляется, но в присутствии милиции и наличии официального протокола у них выбора нет),
и Рюхин скорбно шептал:
- Иван, Иван...
В тылу на веранде гудел народ, лакеи выметали и уносили осколки, повторялось слово "Берлиоз". В драную пролетку у ворот мостилось бледное лицо без очков, совершенно убитое незаслуженной плюхой, и дама убитая мостилась с ним рядом
(они едут сопровождать поэта ради передачи его в психиатрическую клинику или в руки власти, как непосредственные участники задержания).
В глазах у Рюхина затем замелькали, как во сне, огни на Страстной площади
(Пушкинская площадь, возможно автор так описывает направление движения машины с Иваном),
потом бесконечные круглые огненные часы, затем толпы народа, затем каша из автомобильных фонарей, шляп...
Затем, светя и рыча и кашляя, таксомотор вкатил в какой-то волшебный сад
(Ивана везут в автомобиле, в романе это будет грузовая машина, которая в те времена могла быть по закону только у представителей советской власти, то есть у государственных служащих),
затем Рюхин, милиционер и Пантелей ввели Иванушку в роскошный подъезд, причем Рюхин, ослепленный техникой, все более трезвел и жадно хотел пить. Затем все оказались в большой комнате, в которой стоял столик, клеенчатая новенькая кушетка, два кресла. Круглые часы подвешены были высоко и показывали 11 с четвертью
(позже время автор уточнит, поэта Бездомного привезут в клинику в половину второго ночи, вероятно, М.А.Булгаков выверял по хронометру возможное время происходящего события).
Милиционер, Пантелей удалились. Рюхин огляделся и увидел себя в компании двух мужчин и женщины. Все трое были в белых балахонах, очень чистых
(избранный автором стиль «от обратного» подсказывает читателям, что тут ирония заключается в том, что в СССР врачи перестали ходить в чистых и белоснежных халатах),
и женщина сидела за столиком.
Иванушка, очень тихий, странно широкоплечий в пантелеевском пальто
(Пантелей оставил ему своё пальто, что в те годы было огромной ценностью, сравнимой сейчас в 2010-ом году с автомобилем),
не плачущий, поместился под стеной и руки сложил на груди
(Иван ведёт себя не как задержанный, а как человек наделённый полномочиями).
Рюхин напился из графина с такой жадностью, что руки у него задрожали
(в этом заведении Рюхина непроизвольно начинает трясти от страха, понятно, что такая реакция могла случиться у советского человека только при попадании к чекистам, слухами о творившихся в застенках ГПУ или НКВД истязаниях полнится Москва).
Тут же дверь бесшумно открылась и в комнату вошел еще один человек, тоже в балахоне
(балахоном называется кое-как сшитый из куска белой материи маскхалат с дырками для рук, ног, головы),
из кармашка коего торчал черный конец трубочки. Человек этот был очень серьезен. Необыкновенно весь спокоен, но при крайне беспокойных глазах
(глаза выдают нервное раздвоенное состояние человека).
И даже по бородке его было видно, что он величайший скептик. Пессимист
(по наличию бородки (роман напичкан символами, борода один из них) можно понять, что доктор сочувствующий прежней власти интеллигент, который не верит в декларируемое кругом советской пропагандой светлое будущее или коммунизм).
Все подтянулись.
Рюхин сконфузился
(Рюхин стесняется своей роли сопровождающего при арестанте, который выдаёт в нём филёра),
поправил поясок на толстовке
(многие литераторы в то время, подражая как бы Л.Н.Толстому, носили толстовки, на самом деле просто у них не было другой одежды)
и произнес:
- Здравствуйте, доктор. Позвольте познакомиться. Поэт Рюхин. Доктор вежливо поклонился Рюхину, но, кланяясь, смотрел не на Рюхина, а на Иванушку
(вежливые манеры говорят о нём, как о старорежимном образованном человеке, который машинально уважительные действия по отношению к собеседникам).
- А это... - почему-то понизив голос, представил Рюхин, - знаменитый поэт Иван Бездомный
(значение литературного таланта Ивана Рюхин преувеличивает из зависти, потому что во вчерашнем номере «Литературной газеты» вышла публикация Бездомного).
По доктору видно было, что имя это он слышит впервые в жизни
(стать известным в 23 года литератору очень трудно, естественно, его ещё мало кто знает),
он вопросительно посмотрел на Рюхина. И тот, повернувшись к Иванушке спиной,
зашептал:
- Мы опасаемся, не белая ли горячка...
(автор «белой горячкой» называет желание участвовать в антибольшевистской акции)
- Пил очень сильно? - сквозь зубы спросил доктор
(вопрос о степени участия поэта в прежних протестных мероприятиях литераторов).
- Нет, доктор...
- Тараканов, крыс, чертиков или шмыгающих собак не ловил?
(знакомое слово «чёртик» в интерпретации М.А.Булгакова раскрывает содержание и остальных слов, то есть тут перечислены добровольные стукачи из народа – «тараканы», штатные секретные сотрудники – «крысы», рядовые милиционеры – «чёртики», профессиональные ищейки – «шмыгающие собаки», другими словами это вопрос о знании поэта того, что за ним установлено наблюдение ГПУ или НКВД )
- Нет, - ответил Рюхин, - я его вчера видел. Он речь говорил!
(фактически он подтверждает, что незаметно следил за Иваном со вчерашнего дня, когда он где-то выступал, ведь явно речь идёт не о сегодняшнем дебоше в ресторане)
- Почему в белье? С постели взяли?
(автор ненароком отмечает то, что многих людей брали под арест прямо из постели, не давая возможности одеться)
- Нет, доктор, он в ресторан пришел в таком виде.
- Ага, - сказал доктор так, как будто ему очень понравилось, что Иванушка в белье пришел в ресторан
(он рад возможности поставить диагноз о сумасшествии поэту, чтобы спасти его от заключения под стражу по статье о контрреволюционной деятельности),
- а почему окровавлен? Дрался? Рюхин замялся
(очевидно, что доктор говорит о чрезмерном рукоприкладстве, применённом к Ивану при его захвате, поэтому смущается Рюхин).
-Так. Тут совещание шепотом кончилось и все обратились к Иванушке.
- Здравствуйте, - сказал доктор Иванушке.
- Здорово, вредитель! - ясным громким голосом ответил Иванушка, и Рюхин от сраму захотел провалиться сквозь землю
(поэт бросает страшное обвинение при свидетелях в лицо доктору, желая оскорбить и смутить его, чтобы позже использовать его неловкость для побега).
Ему было стыдно поднять глаза на вежливого доктора, от бороды которого пахло явно одеколоном
(долгие годы после революции в простом народе культивировалась мысль о том, что душиться мужчине неприлично, это свойство считалось извращением праздных бездельников и буржуев, которые так удовлетворяли свои низменные страсти, то есть это считалось неким развратным признаком «гнилой» интеллигенции).
Тот, однако, не обиделся
(эти слова говорят о том, что доктор симпатизирует Ивану и его антисоветскому поведению, нисколько не пугаясь обвинения во вредительстве),
а снял привычным ловким жестом пенсне с носа и спрятал его, подняв полу балахона, в задний карман брюк
(этот жест, поменяв пенсне на очки, автор перенесёт в роман, как удачную находку для неприметной демонстрации наручников, очевидно, что даже самые рассеянные люди не носят очки в заднем кармане брюк; доктор позже опять оденет «пенсне», как и «очки» в романе, иллюстрируя желание доктора сначала освободить поэта, а позже уже прикрыть его здесь от неминуемой расправы).
- Сколько вам лет? - спросил доктор.
- Поди ты от меня к чертям, в самом деле, хмуро ответил Иванушка
(поэт снова оскорбительно посылает доктора к чекистскому по Булгакову сословию «чертей»).
- Иван, Иван... - робко воскликнул Рюхин. А доктор сказал вежливо и печально, щуря близорукие глаза:
- Зачем же вы сердитесь? Я решительно не понимаю...
(в его речь автор намеренно вносит литературные обороты образованного человека, который хочет как-то наладить с Бездомным взаимопонимание)
- Двадцать пять лет мне
(в романе Ивану будет 23 года, вероятно, М.А.Булгаков хотел здесь подчеркнуть дату, то есть идёт 1926-ой год, но позже решил это поменять на более нейтральное, впрочем, основанию ВКП(б) в 1926-ом году исполнилось тоже 23 года),
- сурово ответил Иванушка, - и я завтра на вас на всех пожалуюсь. И на тебя, гнида! - отнесся он уже персонально к Рюхину
(при условии официального обвинения Ивана в антисоветской деятельности его угроза выглядит более чем убедительной и опасной для Рюхина, потому что практика тех лет требовала наличия соучастников, а раскрытие скрытого двойного агента всячески поощрялось в правоохранительных органах).
- За что же вы хотите пожаловаться?
- За то, что меня силой схватили и притащили куда-то.
Рюхин глянул тут на Иванушку и похолодел. Глаза у Иванушки из перламутровых превратились в зеленые, ясные
(цвет глаз сменился с просветлённого взора православного человека, то есть сумасшедшего, на зелёный цвет глаз сотрудников ГПУ или НКВД полных коварства, то есть нормального).
"Батюшки, да он вполне свеж и нормален, - подумал Рюхин. - Зачем же такая чепуха... зачем же мы малого в психическую поволокли
(Рюхин понимает, что они привезли его не по адресу, вероятно, автор подразумевает, что они могли отвезти его прямо на Лубянку).
Нормален, только рожа расцарапана"
(рожу расцарапали ему при погоне и захвате сотрудники милиции, то есть получается, что в Иване всё ненормальное сотворили они).
- Куда это меня приволокли? - надменно спросил Иван.
Рюхину захотелось конспирации, но врач сейчас же открыл тайну
(этого предложения в романе нет, возможно, автора не устроила чрезмерная нарочитость слова «конспирация», которое тут режет слух, или же вся фраза не решает задуманной писателем задачи как-то выделить то, кому нужна скрытность, а кому нет, что доктор скрытно выражает симпатию поэту, а Рюхин надуманно хочет избежать навета; конечно, Рюхину никак не повлиять на показания Ивана и тайны в том никакой нет).
- Вы находитесь в психиатрической лечебнице, оборудованной по последнему слову техники. Кстати добавлю: где вам не причинят ни малейшего вреда и где вас никто не собирается задерживать силой
(эти слова как раз и дают подсказку о предварительных намерениях доктора вовсе не задерживать Ивана Бездомного).
Иванушка недоверчиво покосился, потом пробурчал:
- Хвала Аллаху
(православному человеку, да и просто неверующему славянину ни к чему вдруг восхвалять мусульманского бога, очевидно, что автор подсказывает читателю, что Иван начинает понимать расположенность к нему доктора),
кажется, нашелся один нормальный среди идиотов, из которых первый - величайшая бездарность и балбес Пашка
(оскорбительные эпитеты предназначены всем советским гражданам, доверившимся утопиям новоявленных вождей).
- Кто этот Пашка-бездарность? - спросил врач.
- Вот он - Рюхин, - ответил Иванушка и указал на Рюхина.
- Простите, - сказал доктор
(позже автор посчитает чрезмерной демонстрацию интеллигентности доктора, извиняющегося за поэта, и вычеркнет слово).
Рюхин был красен, и глаза его засверкали. "Вот так так, - думал он, - и сколько раз я давал себе слово не ввязываться ни в какие истории
(этой фразы в романе не будет, понятно, что участие в этой истории прямая служебная обязанность Рюхина).
Вот и спасибо. Свинья какая-то, и притом нормален". И горькое чувство шевельнулось в душе Рюхина
(«горьким чувством» тут автор называет страх за себя).
- Типичный кулачок-подголосок, тщательно маскируется под пролетария
(здесь в романе М.А.Булгаков для верности обозначит дату, чтобы читатели могли точнее вычислить праздник, к которому написал свой стих Рюхин, конкретизируя время происходящих событий),
- продолжал Иванушка сурово обличать Рюхина, - "и развейтесь красные знамена", а посмотрели бы вы, что он думает, хе... - и Иванушка рассмеялся зловеще
(подсмотреть чужие мысли не может никто, обвиняя несчастных людей в скрытых замыслах, выносила свои приговоры советская юриспруденция; как обычно, ненароком автор иронизирует над открытыми судебными процессами, которые проходят в те годы в Москве).
Доктор повернулся спиной к Иванушке и шепнул: - У него нет белой горячки
(в романе этих слов нет, что позволяет мне уверенно говорить о том, что «белая горячка» - это авторская метафора о симпатии белому движению).
Затем повернулся к Ивану и заговорил:
- Почему, собственно, вас доставили к нам?
(его доставили сюда по распоряжению Арчибальда Арчибальдовича, который не нашёл другого пути спасти Ивана Бездомного от погони чекистов)
- Да черт их возьми, идиотов! Схватили, затолкали в такси и поволокли!
(игра словами – «чёрт» - оперативный работник, чекист, «идиот» - правоверный советский гражданин)
- Простите, вы пили сегодня? - осведомился доктор.
- Ничего я не пил, ни сегодня, ни вчера, - ответил Иван
(читателям известно, что это неправда).
- Гм... - сказал врач, - но вы почему, собственно, в ресторан, вот как говорит гражданин Рюхин, пришли в одном белье?
- Вы Москву знаете? - спросил Иван.
- Да, более или менее... - протянул доктор
(то есть он более или менее понимает аллегоричную речь поэта о его приключениях вечером в Москве).
- Как вы полагаете, - страстно спросил Иван, - мыслимо ли думать, чтобы вы в Москве оставили на берегу реки что-нибудь и чтобы вещь не попятили? Купаться я стал
(пока автор для того, чтобы больше путать читателя время действия обозначает в июне, но я уверен, что эти календарные числа специально сохранены им в черновиках, чтобы прикрыть истинную дату, которая в романе можно вычислить совершенно точно),
ну и украли, понятно, и штаны, и толстовку, и туфли. А я спешил в "Шалаш"
(на первый взгляд полный набор противоречий; но зная, что автор пишет метафорично, можно выстроить то, о чём говорит Бездомный доктору; он объясняет, что сбивая погоню со следа, он нырнул в реку и переоделся, чтобы «чёртики со шмыгающими собаками» не смогли взять след).
- Свидание? - спросил врач.
- Нет, брат, не свидание, а я ловлю инженера!
- Какого инженера?
- Который сегодня на Патриарших, - раздельно продолжал Иван
(Иван явно акцентирует внимание доктора на произошедшем убийстве, говоря «раздельно»; потом в романе, посчитав видимо, что такая подсказка слишком прозрачна и этим обличительна и опасна для него, автор вычеркнет слова о убийстве из уст Бездомного),
- убил Антона Берлиоза. А поймать его требуется срочно, потому что он натворит таких дел, что нам всем небо с овчинку покажется.
Тут врач вопросительно отнесся к Рюхину. Переживающий еще жгучую обиду, Рюхин ответил мрачно:
- Председатель Вседруписа
(подбирает подходящее название М.А.Булгаков для своего будущего Массолита)
Берлиоз сегодня под трамвай попал.
- Он под трамвай попал, говорят?
- Его убил инженер
(это говорит уже Иван).
- Толкнул, что ли, под трамвай?
- Да не толкнул! - Иван раздражился, - почему такое детское понимание вещей. Убил - значит, толкнул! Он пальцем не коснулся Антона. Такой вам толкнет!
(тут подсказка о том, что Воланд не исполнитель, а организатор и вдохновитель произвола власти в СССР)
- А кто-нибудь еще видел кроме вас этого инженера?
- Я один. То-то и беда
(вся целенаправленная погоня за Иваном обоснована тем, что он единственный свидетель).
- Фамилию его знаете?
- На "Be" фамилия, - хмуро ответил Иван. И стал потирать лоб.
– Инженер Наве?
(опять каламбур созвучный с подпоручиком Киже из известной повести Ю.Тынянова и анекдота времён императора Павла Первого)
- Да не Наве, а на букву "Be" фамилия. Не прочитал я до конца на карточке фамилию. Да ну тебя тоже к черту
(то есть поэт выражает сомнение к внутренним убеждениям доктора).
Что за допросчик такой нашелся! Убирайтесь вы от меня! Где выход?
(игра автора с фамилией связана с тем, что вожди Советского Союза практически не пользовались своими настоящими фамилиями)
- Помилуйте, - воскликнул доктор, - у меня и в мыслях не было допрашивать вас! Но ведь вы сообщаете такие важные вещи об убийстве, которого вы были свидетелем... Быть может, здесь можно чем-нибудь помочь...
(позже автор выбросит слова доктора, где он оправдывается перед Иваном, потому что они противоречат его замыслу создавать видимость временного помешательства поэта, ведь по сути врач предлагает поэту свои услуги и помощь не в лечении, а в деле передачи его свидетельства заинтересованным в них людям)
- Ну, вот именно, а эти негодяи волокут куда-то! - вскричал Иван
(Бездомный хочет участвовать в активном подпольном сопротивлении, но его друзья, понимая бессмысленность прямых публичных выступлений, вопреки желанию поэта, прячут его среди других заключённых под предлогом необходимости освидетельствования во вменяемости).
- Ну вот! - вскричал и доктор, - возможно здесь недоразумение!.. Скажите же, какие меры вы приняли, чтобы поймать этого инженера?
(это вопрос о том, как Иван ушёл от погони, нет ли за ним «хвоста», какие обвинения ему могут предъявить)
- Слава тебе Господи, ты не вредитель, а молодец! - и Иван потянулся поцеловать
(положительную реакцию по отношению к врачу автор полностью сотрёт, как обличительную для его идеи скрыть сочувствие доктора),
- меры я принял такие: первым делом с Москвы-реки бросился в Кремль, но у Спасских ворот стремянные стрельцы не пустили!
(«стремянные стрельцы» - это в средние века личная охрана царя, то есть он хотел прорваться с докладом к высшему руководству государства)
Иди, говорят, Божий человек, проспись
(от попытки искать справедливости в Кремле, то есть среди членов советского правительства, автор откажется в силу абсолютной глупости такого желания).
- Скажите! - воскликнул врач и головой покачал
(доктор удивляется наивности и глупости молодого человека, который бежит жаловаться на Воланда-Сталина к его подчинённым и соратникам),
а Рюхин забыл про обиды и вытянул шею
(сам Рюхин тоже понимает, что в своём намерении бежать докладывать в Кремль Бездомный начудил).
- Ну-те-с, ну-те-с, - говорил врач, крайне заинтересованный, и женщина за столом развернула лист и стала записывать
(становится очевидным доктору, что молодого человека надо урывать здесь, как душевнобольного, официально оформляя на него документы).
Санитары стояли тихо и руки держали по швам
(вытянутое во фрунт поведение санитаров, иллюстрирует их подчёркнуто уважительное отношение к Ивану, косвенно демонстрируя приязнь к поэту всего персонала клиники, куда направил его Арчибальд Арчибальдович, но в первую очередь расположенность к Бездомному их непосредственного начальника - врача),
не сводили с Ивана Безродного глаз
(вероятно, автор пробует фамилию своего героя на звучание, что будет точнее «без дома» либо «без рода»).
Часы стучали.
- Вооруженные были стрельцы?
(доктор спрашивает о том, что стреляли ли по нему «на поражение» участники погони)
- Пищали в руках, как полагается, - продолжал Иван, - тут я, понимаешь ли, вижу, ничего не поделаешь, и брызнул за ним на телеграф, а он проклятый
вышел на Остоженку, я за ним в квартиру, а там голая гражданка в мыле и в
ванне
(в романе путь Ивана Бездомного с Патриарших прудов до купания в речке будет изложен конкретно и подробно в главе 4 вплоть до возвращения его потом в обратную сторону к Дому Грибоедова),
я тут подобрал иконку и пришпилил ее к груди, потому что без иконки его не поймать...
(как и любой православный верующий человек в минуту страшной опасности, поэт уповает на лик божий, как на единственного верного спасителя)
Ну... - тут Иван поднял голову, глянул на часы и ахнул.
- Батюшки, одиннадцать, - закричал он, - а я тут с вами время теряю. Будьте любезны, где у вас телефон?..
Один из санитаров тотчас загородил его спиной, но врач приказал:
- Пропустите к телефону
(снова выделена благо расположенность врача, который позволяет практически арестанту и дебоширу пользоваться телефоном, такой возможности даже сегодня, в 2010-ом году, не всякий раз получают граждане свободной и демократической России).
И Иван уцепился за трубку и вытаращил глаза на блестящие чашки звонков.
В это время женщина тихо спросила Рюхина:
- Женат он?
- Холост, - испуганно ответил Рюхин.
- Родные в Москве есть?
- Нету.
- Член профсоюза?
Рюхин кивнул. Женщина записала
(женщина заполняет стандартный бланк на пациента).
- Дайте Кремль, - сказал вдруг Иван в трубку, в комнате воцарилось молчание
(все присутствующие от неожиданности растерялись от избранного поэтом абонента, для всех ясно, что именно из Кремля исходит угроза Ивану).
- Кремль? Передайте в Совнарком, чтобы послали сейчас же отряд на мотоциклетках в психиатрическую лечебницу... Говорит Бездомный... Инженера
ловить, который Москву погубит... Дура. Дура, - вскричал Иван и грохнул трубкой, - вредительница - и с трубки соскочил рупор
(девушка в коммутаторной Кремля принимает его звонок за неудачную шутку).
Санитар тотчас повесил трубку на крюк и загородил телефон.
- Не надо браниться в телефон! - заметил врач
(брань по телефону во время связи с Кремлём довольно криминальное и рискованное занятие в те годы, которое могло повлечь неприятные последствия).
- Ну-ка, пустите-ка меня, - попросил Иван и стал искать выхода, но выход как сквозь землю провалился.
- Ну, помилуйте, - заметил врач, - куда вам сейчас идти. Поздно, вы не одеты. Я настойчиво советую вам переночевать в лечебнице, а уж днем будет видно
(после звонка в Кремль доктор осознает, что Иван не в себе от впечатлений вечера и сам не знает, как ему себя вести в данных обстоятельствах, чтобы спастись от мести Воланда).
- Пропустите меня, - сказал Иван глухо и грозно.
- Один вопрос: как вы узнали, что инженер убил?
(доктор пробует выяснить, что конкретно может предъявить поэт в качестве доказательства участия Воланда в убийстве М.А.Берлиоза)
- Он про постное масло знал заранее, что Аннушка его разольет! - вскрикнул Иван тоскливо
(то есть Воланд знал заранее, как будут происходить события, эту деталь автор позже отсюда уберёт, чтобы не привлекать внимания читателей к планированному ходу происшествия на Патриарших прудах),
- он с Пилатом Понтийским лично разговаривал... Пустите...
(фраза о Понтии Пилате мистифицирует и путает содержание для читателей, потому что её Воланд говорил бахвалясь, в реальной истории Сталин никогда не встречался с Николаем Вторым)
- Помилуйте, куда вы пойдете!
- Мерзавцы, - вдруг взвыл Иван, и перед женщиной засверкала никелированная коробка и склянки, выскочившие из выдвижного ящика.
- Ах, так, ах, так... - забормотал Иван, - это, стало быть, нормального человека силой задерживать в сумасшедшем доме. Гоп! - И тут Иван, сбросив
Пантелеево пальто
(троекратное упоминание пальто Пантелея твёрдо направляет мысль читателей к намеренной демонстрации доброго расположения сотрудников ресторана к поэту, позже в романе этого пальто не будет, так как автор посчитает избыточным такое выделение взаимоотношений персонажей романа),
вдруг головой вперед бросился в окно, прикрытое наглухо белой шторой
(из-за отказа отпустить его поэт теряет веру в доброе к себе отношение врача, поэтому он делает отчаянную попытку побега, предполагая, что он попал в руки чекистов).
Коварная сеть за шторой без всякого вреда для Ивана спружинила и мягко бросила поэта назад и прямо в руки санитаров
(штор и сетки в романе не будет, будет непробиваемое стекло).
И в эту минуту в руках у доктора оказался шприц. Рюхин застыл на месте.
- Ага, - прохрипел Иван, - вот какие шторочки завели в домиках, ага...
- Рюхин глянул в лицо Ивану и увидел, что оно покрылось потом, а глаза помутнели
(снова просветляются от отчаяния глаза Бездомного),
- понимаем! Помогите! Помогите!
(фактически возгласы полного отчаяния выкрикивает потерявший надежду Иван Бездомный, позже показ этого растерянного состояние автор вычеркнет)
Но крик Ивана не разнесся по зданию. Обитые мягким, стеганые стены не пустили воплей несчастного никуда. Лица санитаров исказились и побагровели
(санитары привычно исполняют свои обязанности при успокоении перевозбуждённого пациента).
- Ад-ну... адну минуту, голову, голову...
(и эта фраза говорит о приязни врача)
- забормотал врач, и тоненькая иголочка впилась в кожу поэта, - вот и все, вот и все... - и он выхватил иглу, - можно отпустить.
Санитары тотчас разжали руки, а женщина выпустила голову Ивана.
- Разбойники!
(то есть прислужники из народа за «чертей» чекистов)
- прокричал тот слабо, как бы томно, метнулся куда-то в сторону, - еще прокричал: - И был час девятый!..
(в Библии в час девятый наступает крестная смерть Иисуса Христа, то есть поэт думает, что ему пришёл конец)
- но вдруг сел на кушетку... - Какая же ты сволочь, - обратился он к Рюхину, но уже не криком, а печальным голосом. Затем повернулся к доктору и пророчески грозно сказал: - Ну, пусть погибает Красная столица
(Бездомный «пророчествует» гибель Москве, а значит и всей России от имени самого писателя, а не говорит только о Воланде),
я в лето от Рождества Христова 1943-е все сделал, чтобы спасти ее! Но... но победил ты меня, сын погибели, и заточили меня, спасителя
(в этих совершенно разоблачительных словах звучит прямая аналогия между Иваном и Иисусом, вероятно, поэтому её не будет в окончательном варианте).
Он поднялся и вытянул руки, и глаза его стали мутны, но неземной красоты
(М.А.Булгаков пишет о том, что взор поэта просветлел, и он глядит глазами православного святого великомученика, позже в романе этой разоблачительной для образа Ивана фразы не будет).
- И увижу се в огне пожаров, в дыму увижу безумных бегущих по Бульварному Кольцу...
(на библейский манер пытается говорить Иван, как бы пророчествуя грядущие беды, предрекая ненароком по замыслу автора будущее России)
- тут он сладко и зябко передернул плечами, зевнул... и заговорил мягко и нежно:
- Березки, талый снег, мостки, а под мостки с гор потоки. Колокола звонят, хорошо, тихо...
(как бы перед Иваном плывут в его воображении в последний миг исчезающие традиционные картинки России)
Где-то за стеной протрещал звоночек, и Рюхин раскрыл рот: стеганая стена ушла вверх, открыв лакированную красную стену, а затем та распалась и беззвучно на резиновых шинах въехала кровать. Ивана она не заинтересовала.
Он глядел вдаль восторженно, слушал весенние громовые потоки и колокола, слышал пение, стихи...
(автоматизированный материальный технократичный мир светлого будущего за решёткой автор противопоставляет живому полёту ничем не скованного духа свободного человека на лоне природы)
- Ложитесь, ложитесь, - услышал Иван голос приятный и негрозный. Правда, на мгновение его перебил густой и тяжелый бас инженера и тоже сказал "ложитесь", но тотчас же потух
(даже в этой организации, где ему врач явно предоставил убежище, слышен страшный звук голоса Воланда-Сталина, контролирующего весь Советский Союз, в романе этот эпизод будет воспроизведён возгласом баса Воланда: «Дурак!» в главе 11).
Когда кровать с лежащим Иваном уходила в стену, Иван уже спал, подложив
ладонь под изуродованную щеку. Стена сомкнулась. Стало тихо и мирно, и
вверху на стене приятно стучали часы.
- Доктор... это что же, он, стало быть, болен? - спросил Рюхин тихо, смятенно
(Рюхину невдомёк, что врач сознательно выдуманной болезнью прикрывает от произвола советской власти поэта Ивана Бездомного).
- И очень серьезно, - ответил доктор, сквозь пенсне
(ранее это «пенсне» было отправлено в задний карман брюк; путешествие «пенсне» тут и «очков» в романе – это демонстрация того, как доктор изначально снимает наручники, предполагая освободить поэта, а позже вновь одевает их, понимая, что на свободе Ивана ждёт расправа)
проверяя то, что написала женщина. Он устало зевнул, и Рюхин увидел, что он очень нервный, вероятно, добрый и, кажется, нуждающийся человек...
(эта очень откровенная характеристика образа доктора позже будет исключена из текста романа, потому что она вызывает сочувствие к нему, что противоречит замыслу писателя написать его портрет, как человека холодного и равнодушного)
- Какая же это болезнь у него?
- Мания фурибунда, - ответил доктор и добавил, - по-видимому
(такой диагноз можно поставить любому перевозбуждённому человеку, который кипит негодованием в отношении своих врагов, никакого распространения среди медицинских работников подобное определение не имеет; более того, с медицинской точки зрения больные такой манией ведут себя неконтролируемо буйно в отношении окружающих, что не подходит к Ивану).
- Это что такое? - спросил Рюхин и побледнел
(этот выдуманный наукообразный диагноз предназначен посредством Рюхина всем представителям советской власти, которые гонятся за поэтом; своим страшным звучанием, он уже производит впечатление на трусливого человека).
- Яростная мания, - пояснил доктор и закурил дрянную смятую папироску
(деталь, мельком характеризующая нужду, которая поселилась в доме врача).
- Это, что ж, неизлечимо?
- Нет, думаю, излечимо.
- И он останется здесь?
- Конечно
(доктор объявляет сотруднику НКВД, что Ивана Бездомного надо будет забирать отсюда только по конкретному документу).
Тут доктор изъявил желание попрощаться и слегка поклонился Рюхину. Но Рюхин спросил заискивающе:
- Скажите, доктор, что это он все инженера ловит и поминает! Видел он какого-нибудь инженера?
(Рюхина мучают какие-то смутные сомнения)
Доктор вскинул на Рюхина глаза
(это взгляд показывает читателям, что врач уже понял то, в чём заключается главный криминал Ивана, «вскидывая глаза» он хочет удостовериться в том, не понял ли то же самое Рюхин)
и ответил:
- Не знаю.
Потом подумал, зевнул, страдальчески сморщился, поежился
(он заметил, что Рюхин просто сомневается, ни о чём конкретном не догадываясь)
и добавил:
- Кто его знает, может быть, и видел какого-нибудь инженера, который поразил его воображение...
И тут поэт и врач расстались.
Рюхин вышел в волшебный сад с каменного крыльца дома скорби и ужаса
(сознательно автор нагнетает вокруг клиники туман из страха и ужаса, чтобы прикрыть им спасительные действия персонала психиатрической клиники).
Потом долго мучился. Все никак не мог попасть в трамвай. Нервы у него
заиграли. Он злился, чувствовал себя несчастным, хотел выпить. Трамваи
пролетали переполненные. Задыхающиеся люди висели, уцепившись за поручни
(в столь позднее время никакого транспорта и людей на улице не бывает, автор специально добавляет путаницы, чтобы сбить с толку читателей черновика).
И лишь в начале второго Рюхин совсем больным неврастеником приехал в "Шалаш". И тот был пуст. На веранде сидели только двое. Толстый и нехороший, в белых брюках и желтом поясе
(автор пишет о том, что в ресторане остались те, кто приехал сюда из далёких краёв, у которых нет пристанища в Москве, характерную для восточного человека форму одежды описывает писатель, в романе он эти атрибуты сменит на тюбетейку),
по которому вилась золотая цепочка от часов, и женщина. Толстый пил рюмочкой водку
(в романе он пьёт в бокале Абрау, так это выглядит более экзотично для провинциального человека),
а женщина ела шницель. Сад молчал, и ад молчал.
Рюхин сел и больным голосом спросил малый графинчик... Он пил водку и чем больше пил, тем становился трезвей и тем больше темной злобы на Пушкина и на судьбу рождалось в душе...
(вся эта сцена получит в романе гораздо более полное отображение)