Во "Взятии Константинополя" говорилось о расхищении крестоносцами христианских святынь, хранившихся в многочисленных церквях города. Робер де Клари, сам участвовавший в походе, упомянул среди прочих достопримечательностей кусок полотна с запечатленным на нем ликом Христа. В другом месте хроники рассказывалось о саване, на котором будто бы тоже сохранилось изображение Иисуса. Эти реликвии, особенно первую, автор "Мастера и Маргариты", по всей вероятности, отождествил со знаменитым платком Вероники. После взятия Константинополя они, как и многие другие христианские святыни, исчезли неизвестно куда.
Единственная дата, фигурирующая в хронике де Клари, - 1203 г., время, когда, по мнению хрониста, начался поход (в действительности - в 1202 г.) и произошел первый штурм и оккупация Константинополя крестоносцами. Но Булгаков вскоре узнал, что разграбление города произошло только после второго приступа, последовавшего в 1204 г., когда платок Вероники в результате бурных событий действительно мог оказаться на дне моря. Поэтому писатель исправил в черновике 1203 г. на 1204-й, правильную дату гибели святыни.
Все же в окончательном тексте "Мастера и Маргариты" автор романа отказался от истории Вероники. Возможно, это было вызвано стремлением освободить ершалаимские сцены от сомнительных свидетельств о будто бы совершенных Иисусом Христом чудесах. В то же время, многие детали, восходящие к новозаветным апокрифам, были сохранены. Например, Понтий Пилат и в последней редакции называет Иешуа Га-Ноцри великим врачом и вспоминает о гнойной язве на лбу у Тиверия.
В архиве Булгакова сохранилась выписка из труда Ф. В. Фаррара о том, что плоды фигового дерева (смоковницы) назывались баккуротами и были обычным блюдом на пасхальном ужине, следовательно, наверняка употреблялись и на евангельской тайной вечере. С этой выпиской соседствует другая - из посмертно изданного дневника известного археолога и православного деятеля, первооткрывателя Синайского кодекса Библии епископа Порфирия Успенского (1804-1885) "Книга бытия моего"(1894). В нем содержалось описание путешествия по святым местам. Внимание автора "Мастера и Маргариты" привлекла запись от 29 марта 1844 г. о том, что в горах Вифлеема смоковницы "только что начали распускать свои листья, хотя плоды уже попадались на них величиной с маслину". Далее епископ отметил, что в долинах процесс созревания смокв идет гораздо быстрее, поэтому еще за 24 дня до поездки в Вифлеем по дороге в Капернаум он видел "гораздо более развившиеся смоковницы". Булгаков мог быть уверен, что в окрестностях Иерусалима, расположенного в долине Иордана, баккуроты во второй половине апреля, когда происходит действие ершалаимских сцен, уже вполне созрели и ими на самом деле могли лакомиться Иешуа Га-Ноцри и его единственный ученик. Это подобие тайной вечери зафиксировано в записях Левия Матвея, которые читает Понтий Пилат: "Смерти нет... Вчера мы ели сладкие весенние баккуроты...".
В "Мастере и Маргарите" обнаруживаются удивительные переклички и с книгой известного русского писателя, поэта и мыслителя Дмитрия Сергеевича Мережковского (1865-1941) "Иисус Неизвестный", вышедшей в Белграде в 1932 г. Как и Булгаков, Мережковский резко критиковал мифологическую теорию происхождения Христианства: "Что такое "мифомания"? Мнимонаучная форма религиозной ко Христу и христианству ненависти, как бы судороги человеческих внутренностей, извергающих это лекарство или яд. "Мир ненавидит Меня, потому что Я свидетельствую о нем, что дела его злы" (Ио. 7, 7). Вот почему, в самый канун злейшего дела мира - войны, мир Его возненавидел так, как еще никогда. И слишком понятно, что всюду, где только желали покончить с христианством, "научное открытие", что Христос - миф, принято было с таким восторгом, как будто этого только и ждали".
В "Иисусе Неизвестном" построения мифологов характеризуются как попытка "украсть спасенный мир у Спасителя, совершить второе убийство Христа, злейшее: в первом, на Голгофе, - только тело Его убито, а в этом, втором, - душа и тело; в первом - только Иисус убит, а во втором - Иисус и Христос...". В первой редакции "Мастера и Маргариты", создававшейся в 1929 г. "повторное" убийство Христа, которое совершают Берлиоз и Бездомный, утверждая, что его никогда не было на свете, иллюстрировалось и конкретным действием. Иванушка по наущению Воланда наступил на изображение Иисуса, сделанное на песке, за что был наказан сумасшествием.
Мережковский в своей книге подчеркивал, что с момента гибели Христа и его Воскресения до 1932 г. прошло ровно 1900 лет, относя это событие к 31-32 гг. Именно такой промежуток времени между казнью Иешуа и современностью Булгаков обозначил в одном из самых ранних набросков романа, за три года до появления "Иисуса Неизвестного". Мережковский отмечал, что Евангелия обозначают время проповеди Иисуса Христа от 4 до 6 месяцев, но считал, что в действительности эти месяцы заключали в себя двухлетний промежуток, о котором говорило Евангелие от Иоанна. Автор "Иисуса Неизвестного" отвергал мнение известного врача и мыслителя лауреата Нобелевской премии мира Альберта Швейцера (1875-1975), написавшего "Историю жизни Иисуса" (1921), что проповедь продолжалась всего лишь несколько недель.
В "Мастере и Маргарите" с самого начала был отвергнут традиционный 33 г. и действие ершалаимских сцен отнесено к 29 г., что, вслед за Швейцером, сводило проповедническую деятельность Иешуа Га-Ноцри к неделям, а не к месяцам. Мережковский ренановскую "Жизнь Иисуса" называл "евангелием от Пилата" и стремился восстановить "Евангелие от Иисуса", которое описывало бы подлинный ход событий. Булгаков же древнюю часть "Мастера и Маргариты" писал как "евангелие от Воланда", так и назвав соответствующую главу в первой редакции романа.
Было еще много совпадений, наверняка поразивших Булгакова при знакомстве с текстом "Иисуса Неизвестного". Оба писателя развивали тезис о сочувствии Пилата Иисусу, опираясь, в частности, на "Жизнь Иисуса" немецкого теолога, одного из основоположников мифологической школы Давида Фридриха Штрауса. Но ещё удивительнее следующее совпадение. Мережковский полагал, что во время допроса Иисуса у Пилата было скверное самочувствие "от погоды": "ломота в членах, тяжесть в голове и по всему телу то жар, то озноб". Это усиливает неприятное ощущение прокуратора, что "Иисусово дело - гнуснейшее" и боязнь, что его решение "по справедливости" вызовет донос иудейских первосвященников императору на Капри ("знал, каким опасным для него может быть донос об "оскорблении величества"). У Булгакова Пилат страдал жуткой головной болью ещё в самом первом варианте ершалаимских сцен, написанном в 1929 г. Только там она ещё именуется не загадочным греческим словом гемикрания, а его более привычным французским эквивалентом - мигрень.
Булгаковский Пилат, как и Пилат у Мережковского, ненавидит Иерусалим и иудеев. Такое совпадение не удивительно, ибо о подобном в отношении пятого прокуратора Иудеи сообщали все источники. Удивительнее другое. Мережковский, приводя данные римских историков о том, что Понтий Пилат покончил с собой, вскрыв вены в ванне с водой, высказал мысль, что прокуратор в тот момент, когда понял, что смертный приговор Иисусу неизбежен, увидел "страшную, как бы неземную, скуку, может быть ту самую, с какой будет смотреть Пилат на воду, мутнеющую от крови растворенных жил".
Уже в первой редакции "Мастера и Маргариты" Пилат после отказа Каифы помиловать Иешуа "оглянулся, окинул взором мир и ужаснулся. Не было ни солнца, ни розовых роз, ни пальм. Плыла багровая гуща, а в ней, покачиваясь, нырял сам Пилат, видел зеленые водоросли в глазах и подумал: "Куда меня несет?" После этого прокуратор грозил первосвященнику грядущими несчастьями: "...Хлебнешь ты у меня, Каифа, хлебнет народ Ершалаимский не малую чашу". При этом прокуратор уверял собеседника, что подслушать их может "разве что дьявол с рогами... друг душевный всех религиозных изуверов, которые затравили великого философа..."
Мережковский три года спустя писал: "Худшей стороной своей обращен Пилат к иудеям, и те - к нему: он для них - "пес необрезанный", "враг Божий и человеческий", а они для него - племя "прокаженных" или бесноватых. Править ими все равно, что гнездом ехидн. То же, что впоследствии будут чувствовать такие просвещенные и милосердные люди Рима, как Тит, Веспасиан и Траян, - желание истребить все иудейское племя, разорить дотла гнездо ехидн, разрушить Иерусалим так, чтобы не осталось в нем камня на камне, плугом пройти по тому месту и солью посыпать ту землю, где он стоял, чтобы на ней ничего не росло, - это, может быть, уже чувствовал Пилат".
Булгаков же еще в 1929 г. сделал выписки из ренановского "Антихриста" о последнем походе Тита (39-81), закончившемся взятием Иерусалима в 70 г., которые использовал в последующих редакциях романа для конкретизации пилатовых угроз. Мережковский считал, что за ходом суда Синедриона и Пилата над Иисусом тайно наблюдал первосвященник Ганан (Анна), тесть Каифы и главный губитель Иисуса. У Булгакова же при допросе Иешуа Га-Ноцри и оглашении приговора тайно присутствует сам Дьявол.
Совпадения в трактовке истории Иисуса у двух писателей вызывают удивление, если учесть, что произошли они независимо, в результате самостоятельного осмысливания показаний источников. Однако ряд конкретных совпадений с книгой Мережковского появился в "Мастере и Маргарите" в середине 30-х годов, вероятно, под влиянием знакомства с "Иисусом Неизвестным". Так, Мережковский полагал, что вместо Иуды Искариота был Иуда из Кериота. Именно так стал называться булгаковский герой во второй редакции ершалаимских сцен, создававшейся осенью 1933 г. Иуда из Кириафа появился лишь в окончательном тексте романа.
В "Иисусе Неизвестном" следующим образом описана туча, покрывшая небо в день суда и казни Христа: "Судя по внезапно наступающей в тот день, полуденной, как бы полуночной, тьме Голгофской, - "тьма наступила по всей земле" (Мк. 15, 33), - солнце в то утро взошло мутно-зловещее, как всегда перед юго-восточным ветром, хамзином... Только что судьи, выйдя из палаты суда, взглянули на небо, как, может быть, подумали: "в первый день Пасхи, хамзин - недобрый знак!" "Хуже Черного Желтый", - говорили в народе; это значит: "тихий, желтый диавол хамзина хуже черного дьявола бурь". Очень высоко в небе проносящийся и земли почти недосягающий ветер из Аравийской пустыни гонит по небу облака пыли неосязаемой; только на зубах хрустит она, стесняет дыхание и воспаляет глаза. Где-то очень далеко пронесшегося, черного самума, хамзин - желтая, слабая, но все еще страшная тень. Стелется по земле и по небу, как дым от пожара, мутно желтая мгла, и тускло-красное, без лучей, солнце висит в ней кровяным шаром... Как бы довременного хаоса и Конца грядущего проходит по лицу земли и неба зловещая тень".
В 1938 г. в тексте ершалаимских сцен возникла черно-желтая туча: "По небу с запада поднималась грозно и неуклонно, стерев солнце, грозовая туча. Края ее уже вскипали белой пеной, черное дымное брюхо отсвечивало желтым. По дорогам, ведшим к Ершалаиму, гонимые внезапно поднявшимся ветром, летели, вертясь, пыльные столбы". Посланная Воландом туча олицетворяет и черный самум, и его желтую тень - хамзин, символизируя первобытный хаос и близкий конец страданий Иешуа.
Цитата из гетевского "Фауста: "...так кто ж ты, наконец? - Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо", пришла в булгаковский роман в качестве эпиграфа также из "Иисуса Неизвестного". В главе "По ту сторону Евангелия" Мережковский приводит свой перевод и немецкий оригинал этого места: "Дьявол служит Богу наперекор себе, как однажды признался Фаусту Мефистофель, один из очень умных дьяволов:
Я - часть той Силы,
Что вечно делает добро, желая зла.
Ein Teil von jener Kraft,
Die stets das Bose will und stets das Guteschafft.
В главном все же не признался, - что для него невольное служение Богу - ад.
Пилат - заурядный человек
Верил ли Булгаков?
"Бог не нужен сильным и смелым". А Булгакову?
Автор "Мастера и Маргариты" - о вечном
"А Ницше - дурак"
Читайте завершение >>>
В "Мастере и Маргарите" обнаруживаются удивительные переклички и с книгой известного русского писателя, поэта и мыслителя Дмитрия Сергеевича Мережковского (1865-1941) "Иисус Неизвестный", вышедшей в Белграде в 1932 г. Как и Булгаков, Мережковский резко критиковал мифологическую теорию происхождения Христианства: "Что такое "мифомания"? Мнимонаучная форма религиозной ко Христу и христианству ненависти, как бы судороги человеческих внутренностей, извергающих это лекарство или яд. "Мир ненавидит Меня, потому что Я свидетельствую о нем, что дела его злы" (Ио. 7, 7). Вот почему, в самый канун злейшего дела мира - войны, мир Его возненавидел так, как еще никогда. И слишком понятно, что всюду, где только желали покончить с христианством, "научное открытие", что Христос - миф, принято было с таким восторгом, как будто этого только и ждали".
