Бог в помощь!! Олена Юрьевна.


"Мастер и Маргарита" – главное произведение М. А. Булгакова. Всё, что пережил Булгаков на своём веку – и
счастливого, и тяжёлого, - все свои самые главные мысли и открытия, всю душу и весь талант отдал он этому роману. И
родилось творение необыкновенное, равного которому нет. Необыкновенное и по композиции, и по тому кругу вопросов,
которые поднял и раскрыл М. Булгаков.
Автор размышляет над вопросами о добре и зле, истине, совести, назначении человека – то есть над всеобщими,
вечными вопросами человеческого бытия. Издавна людей интересовал вопрос "Что есть истина?" Гениальные умы человечества
пытались на него ответить. Этот вопрос должен уничтожить собеседника: человеку не дано знать ни истину, ни даже что
такое истина. Что же отвечает на убойно-иронический вопрос Иешуа? Его ответ поразителен!
"Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно думаешь о смерти".
Поразителен тем, что абстрактное, неземное, далёкое от сумасшедшего арестанта, мертвящей жары, опостылевшего города
понятие – истина – вдруг оказывается живым, вещественным, вот оно – в изнуряющей боли! Истина оказалась человеческим
понятием, она исходит от человека и замыкается на человеке.
Одной из центральных тем романа является тема совести. Совесть – внутренний компас человека, определяющий его
поведение, она толкает человека на искупление вины, является предпосылкой внутреннего очищения, не даёт ему
оскотиниться. Понтий Пилат испытывает муки совести, испытывает за свою трусость и малодушие. Он приговорил невинного
человека – Иешуа. Приговорил из-за боязни доноса, боязни погубить свою карьеру. Понтий Пилат убеждается в невиновности
Иешуа, хочет спасти его, но… Разговор приобретает неожиданный поворот: речь зашла о верховной власти. Иешуа говорит: "…
всякая власть является насилием над людьми и настанет время, когда не будет власти не кесарей, ни какой-либо иной
власти. Человек перейдёт в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть". И Пилата
пронзает острый страх. Он пробует склонить Иешуа на компромисс, пытается подсказать спасительные ответы, но Иешуа не
может лукавить. И обнаруживается постыдное малодушие умного и!
почти всесильного правителя: из-за боязни доноса, боязни погубить карьеру Пилат идёт против голоса человечности,
голоса совести. Он делает жалкие попытки спасти несчастного – не удаётся. Совесть терзает его. Тогда он пытается
оправдать себя, убив Иуду из Кириафа – Доносчика на Иешуа. Но нет и не может быть морального оправдания предательства. А
в основе предательства часто лежит трусость. Но неужели бесстрашный воин Золотое Копьё – трус? Да, трус.
Для автора нет порока подлее, страшнее, чем трусость: "нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный
порок". Тех, кто зло понимает, готов осудить его, способен ему препятствовать, но не делает этого из-за малодушия,
трусости, привычки к комфорту, боязни за карьеру Булгаков наказывает: Пилат страдает муками совести, Берлиоз попадает
под трамвай.
"Трусость – крайнее выражение внутренней подчинённости", несвободы духа, подчинения злу, главная причина
подлостей на земле, поэтому я согласен с автором, что трусость – самый страшный порок.
Многие, многие проблемы ставит перед нами Булгаков в "Мастере и Маргарите": "Что такое добро и что такое
зло?", "В чём смысл человеческой жизни?", " Ответственен ли человек за свои деяния", "Человек и его время", "Человек и
власть".



Да, человеческое общество мало изменилось со времён Иешуа. Изменилась лишь техника: стали летать, ездить в
метро. Но страсть к деньгам, прелюбодеяния – всё это осталось. И вряд ли когда-нибудь изменится.
Широк круг вопросов, поднятых Булгаковым в романе. Необыкновенно правильны, точны ответы на них. Но однако
не всё булгаковское осмыслено и освоено. И нам, молодым читателям его романа суждено по-своему прочесть его и открыть
новые ценности, таящиеся в его глубинах.


Будучи исключительно трезвомыслящим человеком, Пилат далеко не случайно мучается головной болью, связанной именно с рассудком, - он ко всему подходит чисто рационально, потому и ни во что не верит. Он живет узнаваемой жизнью власть предержащего, иррациональное его посещает только в снах и видениях. "Нестерпимую тоску" при мысли о каком-то бессмертии Отар Мегвинетухуцеси играет не словами, не жестами - вообще, у него нет ни одного лишнего движения, но видно, как что-то непонятное и неизбежное пробуждается в душе его героя. "Бессмертие... пришло бессмертие... Чье бессмертие пришло? Этого не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепеке". Бессмертие чьим-то разве бывает? Арестант говорит Пилату: "Беда в том... что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей... Твоя жизнь скудна, игемон". Пилат, сам того еще не сознавая, уже соглашается с нищим бродягой. Это самое "с кем бессмертие" - важно. У Пилата проходит головная боль, но не поэтому он начинает симпатизировать заключенному. Есть в спектакле прекрасный момент, когда Пилат подходит к Иешуа и хочет вначале положить ему руку на плечо, но будто не решается. В этой сцене - зачаток будущего прозрения прокуратора. Так как не решится дотронуться может только человек, понимающий, кто перед ним стоит. И в то же время в жесте есть что-то очень человеческое и настоящее.
Это встреча двух равных людей (во всяком случае Пилат видит перед собой только человека) и двух разных идей. К сожалению, не всегда ощущается сила слов Иешуа, которого играет молодой актер. Слова Пилата порою рассыпаются и уходят в никуда, так как его партнер еще не умеет держать удар, - паузы, интонация неинтересны, его присутствие на сцене не всегда кажется значимым. Впрочем, в таком случае надо вдуматься в содержание. Кому трудно понять, кем был пришедший на землю Сын Человеческий, пусть представит, что взял грехи человечества на себя. Не подумает, а попробует пережить. Но, впрочем, сейчас речь только о персонажах. У Булгакова несколько иные акценты, но тем не менее, пусть кто-нибудь попробует вообразить себе всех людей добрыми. Для этого тоже нужна определенная сила. А ну как назовем известных сегодня злодеев "добрыми людьми"? Да вряд ли. Ни по убеждениям, ни по нежеланию. Так кого в нас больше? Иешуа или Пилата?
Самый драматический момент спектакля - когда Пилат кричит: "Варавва". Отар Мегвинетухуцеси, играющий сдержанного и величавого, а потому бывающего снисходительным властителя, в этот момент очень пронзителен и мигом прорывается в острое чувство сквозь пустоту. Это крик боли, бессилия, отчаяния, злости, ненависти (к кому угодно, но только не к Иешуа) и смутного понимания чего-то неизбежного - возможно, ненужного бессмертия. И в тот момент, когда Пилат кричит, посреди сцены раскрываются декорации и на заднем плане появляются то ли апокалиптические люди в белом одеянии: то ли жители Иудеи, то ли ангелы. Музыка Канчели вносит элемент иррационального и часто появляется при видениях Пилата. Эти странные существа, на стороне которых сразу же оказывается зритель, даже не танцуют, они безмолвно движутся под музыку, это свет, игра света, подвижного по отношению к остальной статичной и, временами кажется, каменной тьме. Впоследствии они появятся и во время убийства Иуды, и больше со сцены не уйдут. К ним, словно вот-вот растворится, не отворачиваясь от Пилата, медленно уходит Иешуа, снова появляясь в самом конце спектакля. Он издалека протягивает руку прокуратору, как бы призывая идти с ним. Наместник отмахивается в ответ. И в эту минуту он уже не властный прокуратор, но человек, который все понял и мечтает о прощении. Иешуа протягивает руку в помощь, Пилат - за поддержкой, за желанными ответами. После казни Иешуа Пилат Отара Мегвинетухуцеси будто постарел. И течение речи его изменилось, и манеры. Он устал и хочет видеть бродячего философа, о Божественной природе которого уже догадывается. Хотя до этого он даже не заметил рассеянный свет, ненадолго возникший, когда Пилат читает записи Левия Матвея, опустившегося перед светом на колени. Трагедия Пилата еще - и в этой перемене движения. Он что-то почувствовал, но не понял. "Теперь мы навсегда вместе", - говорит Иешуа. Теперь их имена рядом. Вечная память для Пилата становится вечным воспоминанием и сопряжена с совестью. Предпочтя жизнь земную, прокуратор не смог пойти на жертву. Он и не очень хочет жить вечно, ему нужен философ... Жизненная потребность Пилата не столько в вечной жизни (вечной памяти), сколько в освобождении, прощении и полноценности проживания. Но его бессмертие оказалось длиннее жизни.
- Основная проблема Пилата, - говорит исполнитель главной роли, - трусость. Все равно он приходит к осознанию этого, когда находит в записях у Матвея последние слова Иешуа, что трусость - самый страшный порок. Вот через это он не смог переступить, чтобы до конца быть достойным того, кого встретил.
- Чего он больше всего боялся?
- За себя. Он вместо Иешуа должен был пойти на жертву. Но не смог. Его трагедия - в осознании: когда он понял, чего он не сделал и почему. Ну, конечно, Темур приписал Пилату больше благородства, чем у автора, потому что ему хотелось поговорить об очень интересных людях. Мой герой спрашивает Иешуа: "Ты всех называешь добрыми людьми и считаешь, что придет царство истины?" И слышит в ответ: "Да". - "Никогда, никогда, мерзавец!!! Никогда не будет этого!" Но мы очень хорошо знали, что вкладываем в слова Пилата. Темур хотел, и я это принимаю, сказать, что у Пилата были мечты, которые не сбылись. Он тоже был молод... К чему-то стремился. Потом жизнь его сделала таким. Поэтому он и кричит: "Не-е-е-ет, не будет!" Сегодня слова "умер Бог" являются современной философией. И абсурдность нашего положения не оттого, что смирились. Нет. С огромной болью все воспринимаешь... Не видя осуществления своих мечтаний. Я не говорю о личном. О жизни вообще.
- Поэтому Пилат иногда старается быть более злым, чем он есть на самом деле?
- Наверно. Он просто не верит, что все люди добрые, что это возможно, и вдруг - встреча с Божественным, она не может не потрясти.
- Есть много общего во внутренних проблемах Креона в "Антигоне" и Пилата. Тем более что Креон тоже намного более благороден, чем замышлено у Жана Ануя.
- Есть общее, конечно. В основном, исходя из их положения: они оба властители. И их проблемы схожи.. И Пилат пытается сделать то же самое. А здесь Иешуа и Пилат начинают с нуля. У них не очень высокое мнение друг о друге, и оба игнорируют один другого. Но по ходу действия они обнаруживают, с кем имеют дело. Потому что сначала Иешуа думает, что прокуратор - обычный чиновник, и в его руках он может погибнуть, да? А потом у него появляется какая-то надежда, что раз этот человек может понять столько, сколько видит в нем Иешуа, то вдруг он пойдет на жертву большую? Но этого Пилат сделать не смог. Мы видим двух людей, которые неожиданно находят в партнере интереснейшего и умнейшего человека. Положению Пилата не позавидуешь: каждый день он встречается с людьми, которых надо казнить. Он же прокуратор... Это его профессия. И он становится более грубым, уходит от своей молодости. Но остается воспоминание о мечтаниях. И вдруг оказывается - возможно в человеке и такое, и это для него открытие.

В 1968 г. американский литературовед Л. Ржевский опубликовал статью “Пилатов грех: о тайнописи в романе М. Булгакова “Мастер и Маргарита”. Стремясь расшифровать историческую концепцию “древнейших глав”. Ржевский пришел к заключению, что их структурным стержнем является тема виновности Пилата, “Пилатов грех”. “Экзистенциальная трусость” прокуратора помещена в центр тайнописи всего романа, пронизывая все его компоненты.
Римский прокуратор - это первый, пусть и невольный, противник христианского учения. “Здесь он подобен, - как замечает Б. В. Соколов, - своему функциональному двойнику Сатане, т. е. антихристу, Воланду, с которым его роднит и общие для обоих германское происхождение”2 И хотя в тексте романа об этом говорится оно оказывается значимым в развитии образа Пилата. Прокуратор Иудеи однажды уже предал свой народ. “И память об этом предательстве, первой трусости, которую не могла покрыть последующая храбрость Пилата в рядах римских войск, вновь оживает тогда, когда Пилату приходится предать Иешуа, смалодушничав второй раз в жизни, подсознательно усиливая муки совести, душевные терзания прокуратора”3 Пилат и Воланд понимают справедливость учения Иешуа и начинают действовать в его интересах (Пилат организует убийство Иуды, а до этого пытается спасти Га-Ноцри; Воланд по поручению Иешуа дарует Мастеру заслуженную награду).
В связи с вопросом о параллелях образу Понтия Пилата в романе интересно мнение В. В. Новикова, утверждающего что “двойников и героев с подобной психологией и способом поведения” у него нет. Однако убедительность приведенных выше рассуждений В. В, Соколова не позволяет согласиться с позицией В. В, Новикова.
Итак, Пилат - носитель и олицетворение “самого странного порока” - трусости, как это становится ясным уже первым критикам, - центральный герой романа, присутствующий не только в “ершалаимских” главах, но - незримо и в повествовании о советской действительности, и в истории Мастера и Маргариты.
В сборнике обзоров АН СССР ИКИОН, посвященном 100-летию со дня рождения М. Булгакова проводится точка зрения одного из авторов, согласно которой “Мастер и Маргарита” являются романом о жизни Пилата и в композиционном плане представляет собой две крестообразно пересекающиеся оси. Одна ось - вертикальная, на одном полюсе которой - Христос, на другом - дьявол, а между ними мечется человек - типична для европейского романа. Однако, у Булгакова ее пересекает другая, горизонтальная, и на одном ее конце - человек, наделенный даром творчества, - Мастер. По правую руку у него - Христос, т. е. начало добра, позволяющее ему творить. По левую руку Мастера - дьявол, ибо “только дьявольское начало дает человеку - творцу Мастеру возможность проникнуть в самые тяжелые, самые страшные, самые мрачные тайны человеческой души”. На противоположном полюсе данной оси, по мнению критика, - “человеческий сор”. В центре этого композиционного креста - главный герой романа - Понтий Пилат, “безнадежно, безысходно” тянущийся ко всем четырем полюсам. Пилат полюбил, но не спас Христа, боясь за свое благополучие, поддаваясь дьявольскому наваждению. Он - между страхом и любовью, долгом и подлостью. С другой стороны, он - крупнейший чиновник, умный и волевой - не ничтожество, но и не талантливый человек, не творец. Он дважды совершает доброе дело - подвиг не с большой буквы, но и не в кавычках, не Христов и не дьяволов, - подвиг, достойный того положения администратора - солдата, которое он занимает: «В обоих случаях он дает распоряжение убить» посылая человека по следу Иуды и веля ускорить смерть Иешуа. За «пилатизм» - «то есть неспособность совершить подвиг настоящий, полноценный, в котором и речи не было бы о самом себе, о своей судьбе» (с. 168), «пилатизм», растворенный в воздухе современной писателю эпохи, и распинает пятого прокуратора Иудеи в самом центре композиционного креста М. Булгаков.
В Ряду писателей-современников Булгаков стоит как глубочайший исследователь, сосредоточивший свое внимание на феномене «слома» в человеческой судьбе и психике. Биографическое, историческое, вечное время взяты писателем под знаком странных смещений и разрушительных процессов.
М. Булгаков сконцентрировал действие романа вокруг двух персонажей - Иешуа и Пилата.
Служебные обязанности Понтия Пилата свели его с обвиняемым из Галилеи Иешуа Га-Ноцри. Прокуратор Иудеи болен изматывающей болезнью, а бродяга избит людьми, которым он читал проповеди. Физические страдания каждого пропорциональны их общественным положениям. Всемогущий Пилат беспричинно страдает такими головными болями, что готов даже принять яд: «Мысль об яде вдруг соблазнительно мелькнула в больной голове прокуратора» (24). А нищий Иешуа, хотя и бит людьми, в доброте которых он убежден и которым он несет свое учение о добре, тем не менее ничуть не страдает от этого, ибо физические учения только испытывают и укрепляют его веру. Иешуа поначалу всецело находится во власти Пилата, но затем, в ходе допроса, как отмечает В. И. Немцев, «само собой обнаруживала духовное и интеллектуальное превосходство арестанта и инициатива разговора легко переходит к нему»2: «Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, конечно, показаться тебе либеральными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека.» (25). Первый интерес к бродяге у прокуратора обнаруживается тогда, когда выяснилось, что тот знает греческий язык, которым владели только образованные люди того времени: «Вспухшее веко (прокуратора - Т. Л.) приподнялось, подернутый дымкой страдания глаз уставился на арестованного» (22).
На протяжении «исторической» части романа «Мастер и Маргарита» Понтий Пилат показан носителем практического разума. Нравственность в нем подавлена злым началом; в жизни прокуратора было, видимо, мало добра (ниже Пилата может пасть только Иуда, но о нем в романе разговор краток и презрителен, как, впрочем, о бароне Майгеле). Иешуа Га-Ноцри олицетворяет собой торжество морального закона. Именно он разбудил в Пилате доброе начало. И это добро побуждает Пилата принять душевное участие в судьбе бродячего философа.
Иешуа демонстрирует необычайную способность к предвидению и всепониманию - благодаря своим высоким интеллектуальным способностям и умению делать логические умозаключения, а также безграничной вере в высокую миссию своего учения: «Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. <...> Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан» (24).
В. И. Немцев обращает наше внимание на очень важный момент: «... Всемогущий Пилат признал Иешуа равным себе (подчеркнуто автором). И заинтересовался его учением.» Далее следует уже не допрос, не суд, а беда равных, в ходе которой Пилат проводит практически здравое в этой ситуации намерение спасти ставшего симпатичным ему философа: «... В светлой теперь и легкой голове прокуратора сложилась формула. Она была такова: Игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа, по кличке Га-Ноцри, и состава преступления в нем не нашел. <...> Бродячий философ оказался душевнобольным. Вследствие этого смертный приговор Га-Ноцри ... прокуратор не утверждает» (27).
Но он не в состоянии преодолеть страх перед долгом Каифы. В то же время прокуратора охватывает смутное предчувствие, что осуждение и казнь бродячего проповедника Иешуа Га-Ноцри принесет ему в будущем большое несчастье: «Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: «Погиб!», потом: «Погибли!..» И какая то совсем неясная среди них о каком-то долженствующем непременно быть - и с кем?! - бессмертием, причем бессмертие почему-то вызвало нестерпимую тоску» (28).
Однако философ постоянно обостряет ситуацию. Видимо, клятвы для него, всегда говорящего только правду, не имеют смысла. Именно потому, когда Пилат предлагает ему поклясться, ни больше ни меньше, как для протокола допроса, Иешуа очень оживляется»: он предвидит спор - свою стихию, где можно будет полнее высказаться.
Понтий Пилат и Иешуа Га-Ноцри ведут дискуссию о человеческой природе. Иешуа верит в наличие добра в мире, в предопределенность исторического развития, ведущего к единой истине. Пилат убежден в незыблемости зла, неискоренимости его в человеке. Ошибаются оба. В финале романа они продолжают не лунной дороге свой двухтысячелетний спор, навечно их сблизивший; так зло и добро слились воедино в человеческой жизни. Это их единство олицетворяет Воланд - «воплощение трагической противоречивости жизни».
Пилат показывает себя антагонистом Иешуа. Во-первых, он проявляет еще белее худшее, «по мысли «автора» романа ..., чем лень, да еще помноженная либо на естественный для каждого живого существа страх, либо на ложное желание оправдаться в нравственной ошибке, в основном перед самим собой, преступлении»1 К тому же, во-вторых, Пилат лжет просто по привычке, еще и манипулируя словом «правда»: «Мне не нужно знать, приятно или неприятно тебе говорить правду. Но тебе придется ее говорить (28), - хотя знает, что правду Иешуа уже сказал, да еще чувствует, что Иешуа через минуту скажет всю остальную, гибельную для себя, правду. И Иешуа сам выносит себе приговор, открыв Пилату свою дерзкую утопию: настанет конец императорскому владычеству, кесаревой власти. Совесть злого и жестокого человека разбужена. Мечта Иешуа поговорить с Крысобоем, чтобы растревожить в нм доброе сердце, превзошла самое себя: влиянию добра поддался еще более грозный и злой человек.
В романе происходит разложение образа Понтия - диктатора и превращение его в страдающую личность. Власть в его лице теряет сурового и верного исполнителя закона, образ приобретает гуманистический оттенок. Однако он быстро сменяется суждениями Воланда о божественной власти. Пилата ведет не божественный промысел, а случай (головная боль).
Двойственная жизнь Пилата - неизбежное поведение человека, зажатого в тиски власти, своего поста. Во время суда над Иешуа Пилат с большей силой, чем прежде, ощущает в себе отсутствие гармонии и странное одиночество.
Из самого столкновения Понтия Пилата с Иешуа драматически многомерно - явственно вытекает булгаковская идея от том, что трагические обстоятельства сильнее намерений людей. Даже такие властители, как римский прокуратор, не властны действовать по своей воле.
«Всесильный римский прокуратор Понтий Пилат, - считает В. В. Новиков, - вынужден подчиниться обстоятельствам, согласиться с решением иудейского первосвященника, послать на казнь Иешуа»
Противоположной точки зрения придерживается Т. М. Вахитова: «Понтий озабочен лишь тем, что после казни Иешуа не найдется человека, который смог бы с такой легкостью снять приступ головной боли и с кем можно было бы с такой свободой и взаимопониманием беседовать о вопросах философских и отвлеченных».2
Доля истины есть в каждой из названных точек зрения. С одной стороны, не стоит излишне идеализировать образ Пилата, оправдывать его, а с другой - не стоит его излишне принижать. На это указывает текст романа: «Все та же непонятная тоска ... пронизала его существо. Он тотчас постарался ее объяснить и объяснение было странное: показалось смутно прокуратору, что он чего-то не договорил с осужденным, а может быть, что-то не дослушал» (33).
Чувство вины, ответственности за какие-то критические моменты собственной жизни постоянно мучило Булгакова, послужило важнейшим импульсом в его творчестве от ранних рассказов и «Белой гвардии» до «Театрального романа». Этот автобиографический мотив многими нитями ведет к Пилату - тут и страх, и «гнев бессилия», и мотив поверженного, и еврейская тема, и проносящаяся конница, и, наконец, мучающие сны и надежда на конечное прощение, на желанный и радостный сон, в котором мучающее прошлое окажется зачеркнуто, все прощено и забыто.
Нравственная позиция личности постоянно в центре внимания Булгакова. Трусость в соединении с ложью как источник предательства, зависти, злобы и других пороков, которые нравственный человек способен держать под контролем, - питательная среда деспотизма и неразумной власти. «Значит, изъяны великого общества, очевидно, полгал и Булгаков, зависит от степени страха, владеющего гражданами»1. «Человека умного, смелого и благодетельного он (страх) способен превратить в жалкую тряпицу, обессилить и обесславить. Единственное, что может его спасти - внутренняя стойкость, доверие к собственному разуму и голосу своей совести»2 Булгаков неуступчиво ведет идею непоправимости лучившегося: Пилата, уже наверняка знающего о неправильности своего суда, он увлекает по ложному пути до конца, заставляя его делать шаг окончательно затягивающий его в пропасть: вопреки своему желанию, вопреки уже вызревающему нем знанию, что он погубит себя, «прокуратор торжественно и сухо подтвердил, что он утверждает смертный приговор Иешуа Га-Ноцри». Булгаков заставляет Пилата, уже знающего о несправедливости своего суда, самого читать смертный приговор. Этот эпизод выполнен в поистине трагических тонах. Помост, на который восходит прокуратор, подобен лобному месту, на котором «незрячий Пилат» казнит себя, более всего боясь взглянуть на осужденных. Поэтические контрасты: высоты и низа, крика и мертвой тишины людского моря, противостояние невидимого города и одинокого Пилата. « ... Настало мгновение, когда Пилату показалось, что все кругом вообще исчезло. Ненавидимый им город умер, и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упираясь лицом в небо» (37). И далее: « Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним и залило ему огнем уши. В этом огне бушевали рев, визга, стоны, хохот и свист» (37). Все это формирует предельное психологическое напряжение, сцены, в которых Пилат стремительно двигается к страшной минуте, тщательно пытаясь задержать приближение ее. Сцена, истолкованная автором как крушение, катастрофа, апокалипсис, сопровождается эмоциональным спадом, своего рода размеренностью повествования, связанной с исчерпанностью конфликта.
«Судьбоносный поступок, разрешающий ситуацию выбора, вводит героя в зону переживания трагической вины, в круг страшнейшего противоречия его с человеческим в себе»1 Именно «экзистициональный аспект вины» важен в психологическом анализе Булгакова.
Булгаков включает психологический анализ в процесс «испытания идей». Развернутая в «Мастере и Маргарите» картина душевных мук Понтия Пилата, ставших следствием нравственного преступления прокуратора, перешагнувшего предел человечности представляет собой, в сущности, проверку и подтверждение истинности высказанных бродячим философом мыслей, за которые игемон отправил его на казнь: «... Прокуратор все силился понять, в чем причина его душевных мучений. И быстро он понял это, но постарался обмануть себя. Ему ясно было, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хочет исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями. Обман же самого себя заключается в том, то прокуратор стремился внушить себе, что действия эти ... не менее важны, чем утренний приговор. Но это очень плохо удавалось прокуратору» (250).
Такое далекое от повседневной жизни прокуратора утверждение Иешуа, что «правду говорить легко и приятно», неожиданно превращается в истину, вне достижения которой становится немыслимым существование прозревшего Пилата. В Иешуа нет противоречия между временны и вечным - вот что делает образ абсолютным. Комплекс же Пилата состоит в разрыве между временным (власть императора Тиберия и приверженность ему) и вечным (бессмертие). «Трусость» - так называется этот комплекс в бытовом плане, он же осмысливается автором в плане онтологическом. «Принесение вечного в жертву временному, общечеловеческого - сиюминутному - наиболее общий смысл «пилатства». Убийством Иуды Пилат не только не может искупить свой грех, но он и не в состоянии даже вырвать корни заговора Каифы, и в конце концов жены Синедриона добиваются, как известно, смены прокуратора.
Пилат и Афраний пародийно как бы уподоблены первым последователям новой религии. Замышляемое или убийство предателя - пока что первое и единственное следствие проповеди и самой трагической судьбы Иешуа, как будто демонстрирующее неудачу его призывов к добру. Смерть Иуды не снимает бремени с совести прокуратора. Иешуа оказался прав. Не новое убийство, а глубокое искреннее раскаяние в содеянном в конце концов приносит Пилату прощение. Принимая решение и открещиваясь, таким образом, от бесконечных внутренних вопросов, Пилат ввергается в пучину злодеяний. Булгаков беспощаден к своему герою: он жестоко заставляет пройти его преступный путь до конца. Пилат стремится перед самим собой смягчить свою вину или перенести ее вовне. Пилат будет предпринимать бессмысленные попытки свести на нет странный смысл своего решения, но каждый раз он будет отбрасываем назад.
Пилат открыл Мастеру “тайну” «дьявольского характера действительности» и связанную с ней частицу собственной внутренней жизни: может ли он противостоять этой действительности, опираясь на внутреннее ощущение истины, и если может, то как? Как должно действовать добро, ибо действие как средство в доступном физическом мире носит дьявольский характер и в процессе своей реализации наверняка уничтожает цель, к которой стремятся. И тут оказывается, что защитить добро нельзя, оно не выработало свой способ действия, и это ощущается Булгаковым как «умывание рук», «дурная пилатчина»(трусость), предательство. Чувство личной вины за какие-то конкретные поступки, растворившись в творчестве, заместилось более общим чувством вины художника, совершившего сделку с сатаной; этот сдвиг в сознании человека наглядно выявляется в романе в том, что именно Мастер отпускает Пилата, объявив его свободным и сам остается в «вечном приюте». Б. М. Гаспаров пишет: «Человек, молча давший совершиться у себя на глазах убийству, вытесняется художником, молча смотрящим на все совершающееся вокруг него из «прекрасного далека» (еще один - гоголевский вариант фаустианской темы, весьма значимый для Булгакова), - Пилат уступает место Мастеру. Вина последнего менее осязательна и конкретна, она не мучает, не подступает постоянно навязчивыми снами, но это вина более общая и необратимая - вечная.»
Раскаянием и страданиями Пилат искупает свою вину и получает прощение. Делается намек на то, что Понтий Пилат и сам является жертвой. Такое наблюдение сделал в этой связи Б. М. Гаспаров: появление перед глазами Пилата видения - головы императора Тиберия, покрытого язвами, быть может, является отсылкой к апокрифическому сюжету, согласно которому больной Тиберий узнает о чудесном враче - Иисусе, требует его к себе и, услышав, что Иисус казнен Пилатом, приходит в ярость и приказывает казнить самого Пилата.3 В этой версии содержится очень важный для Булгакова мотив - предательство как непосредственная причина гибли, превращающая предателя в жертву и позволяющая синтезировать эти роли.
В. В. Потелин отмечает «два плана в развитии действия, которое отражает борьбу живущих в Пилате двух начал. И то, которое можно определить как духовный автоматизм, обретает над ним на какое-то время фатальную власть, подчиняя все его поступки, мысли и чувства. Он теряет над собой власть.»1 Мы видим падение человеческого, но потом же видим и возрождение в его душе генов человечности, сострадания, словом, доброго начала. Понтий Пилат совершает над самим собой беспощадный суд. Его душа переполнена добром и злом, ведущих между собой неотвратимую борьбу. Он - грешен. Но не грех сам по себе привлекает внимание Булгакова, а то, что за этим следует - страдание, раскаяние, искренняя боль.
Пилат проживает состояние трагического катарсиса, сближающее безмерное страдание и просветление от обретения желанной истины: «... он немедленно тронулся по светлой дороге и пошел по ней вверх прямо к луне. Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того все сложилось прекрасно и неповторимо на призрачной голубой дороге. Он шел в сопровождении Банги, а рядом с ним шел бродячий философ. <...> И, конечно, совершенно ужасно было бы даже помыслить от том, что такого человека можно казнить. Казни не было! <...>
- Мы теперь всегда будем вместе, проговорил ему во сне оборванный философ-бродяга, неизвестно каким образом ставший на дороге всадника с золотым копьем.
Раз один - то, значит, тут же и другой! Помянут меня, - сейчас же помянут и тебя! Меня - подкидыша, сына неизвестных родителей, и тебя - сына короля - звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы.
- Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, - просил во сне Пилат. И, заручившись кивком идущего рядом с ним нищего из Эн-Сарида, жестокий прокуратор Иудеи от радости плакал и смеялся во сне» (257-258).
Булгаков прощает Пилата, отводя ему такую же роль в своей философской концепции, как и Мастеру. Пилат, как Мастер, за свои страдания заслуживает покоя. Пусть этот покой выражается по-разному, но суть его в одном 0 каждый получает то, к чему стремится.
Пилат, Иешуа и другие персонажи мыслят и действуют, как люди античности, и в то же время оказываются для нас не менее близкими и понятными, чем наши современники.
В Финале романа, когда Иешуа и Пилат продолжают на лунной дороге свой тысячелетний спор, как бы сливаются воедино добро и зло в человеческой жизни. Это их единство олицетворяет у Булгакова Воланд. Зло и добро порождены не свыше, а самими же людьми, поэтому человек свободен в своем выборе. Он свободен и от рока, и от окружающих обстоятельств. А если он свободен в выборе, то полностью несет ответственность за свои поступки. Это и есть, по мнению Булгакова, нравственный выбор. И именно тема нравственного выбора, тема личности в «вечности» и определяют философскую направленность и глубину романа.
Апофеозом мужественной победы человека над самим собой называет В. В, Химич долгожданную прогулку по «лунной дороге»1 Мастер «отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно, прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат» (309).
Нельзя не отметить родство событий, происходящих во «внутреннем» и «внешнем» романе, истории главных героев обоих этих срезов - Иешуа и Мастера. Это, в частности, обстановка города, не принявшего и уничтожившего нового пророка. Однако на фоне этого параллелизма выступает и важное различие. Иешуа в романе противостоит одна, и притом крупная личность - Пилат. В «московском» варианте данная функция оказывается как бы распыленной, раздробленной на множество «маленьких» пилатов, ничтожных персонажей - от Берлиоза и критиков Лавровича и Латунского до Степы Лиходеева и того персонажа вовсе уже без имени и лица (мы видим только его «тупоносые ботинки» и «увесистый зад» в полуподвальном окне), который мгновенно исчезает при известии об аресте Алоизия Могарыча»
Линия Пилат - Берлиоз проходит через злонравных героев, у которых, по выражению В. И. Немцева, практичный разум подавляет нравственный потенциал. Правда, у Арчибальда Арчибальдовича, Поплавского, отчасти Римского, еще осталась интуиция, а вот другие ее изжили в себе. И совсем уж коротка линия Иуда - Майгель.
Враги Иешуа и Мастера образуют триаду: Иуда из Кариафа, работающий в лавке у родственников, - барон Майгель, служащий в зрелищной компании «в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы» (221). - Алоизий Магарыч, журналист. Все трое - предатели. Иуда предает Иешуа, Могарыч - Мастера, Майгель - Воланда и его окружение, включая Мастера и Маргариту (хотя и безуспешно): «Да, кстати, барон, - вдруг интимно понизив голос, проговорил Воланд, - разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности. <...> более того, злые языки уже уронили слово - наушник и шпион» (222).
Еще один из таких «пилатиков» - Никанор Иванович Богост - тоже «сквозной» герой, который завершает галерею булгаковских управдомов: «барамковского председателя» из «Воспоминания», Егора Иннушкина и Христа из “Дома эльпий”, Швондера из «Собачьего сердца», Аллилуи-Портупеи из «Зойкиной квартиры». Видимо, натерпелся от управдомов и председателей жилтоварищества Булгаков: каждый из предшественников Босого, да и сам Никанор Иванович - резко отрицательные, сатирические персонажи.
Не случайна и не придумана история со сдачей валюты. Такие «золотые ночи» проходили в действительности в начале 30-х годов. Это было беззаконием, но неизбежной проверкой, после которой страдали невинные люди.
Если мастер - неполное подобие Иешуа, то безымянные редакторы, писатели, награжденные «никуда не ведущими фамилиями (по Флоренскому), должностные фигуры вроде Степы Лиходеева и Босого - все это маленькие прокураторы, единственным содержанием жизни которых стали трусость и ложь.
Ничего человеческого не осталось в Степе Лиходееве. «Его жизненное пространство поэтому было целиком занято теневыми, негативными, «нечистыми» двоиниками. Его «низом».
Жулик - буфетчик вдарьте, Андрей Докич Соков, день и ночь думает, как оправдаться перед ревизором, который накроет его, сбывающего тухлятину под видом «второй свежести». И оправдание у него всегда на готовое. Думать думает, а вслух не говорит. Вот тут Воланд и произносит свой знаменитый афоризм: «Вторая свежесть - вот это вздор! Свежесть бывает только одна - первая, она же и последняя» (167).
Все эти люди пытаются утвердить упорядоченный, иерархически структурированный мир, который держится на авторитетах, на регламенте, пытаются задать массовому человеку стереотипы поведения.
«Но их сила - это сила конформизма, не проникающая в глубины человеческой души»1
Впрочем, они понимают иллюзорность своих резонов, они «по должности» лгут другим и себе, зная при этом, что их «ценности» условны. У каждого из них по своему болит голова, изнемогая в конфликте с побеждающим, неукротимым враждебным; и каждый из них в конечном счете покоряется ему.
Пилат превращается в «пилатишку» - словечко, изобретенное Левровичем в ходе кампании травли Мастера и характеризующее как будто бы (как думает Лаврович) именно Мастера (подобно тому, как Иешуа в Ершалаиме получает «официальное» наименование «разбойник и мятежник»). В действительности же Лаврович (как раньше Берлиоз), сам того не ведая, произносит пророческое слово о самом себе и своем мире.

• Помогите подготовиться к сочинению!!!!! - Выпускник, 18:16 30-05-03
• RE: Помогите подготовиться к сочинению!!!!! - Олена, 13:51 30-05-04
• RE: Помогите подготовиться к сочинению!!!!! - Вика, 11:06 05-04-04