Отказ в заграничной поездке похоронил надежды развернуть Б. м. в большую книгу, сродни "Письмам русского путешественника" (1791-1795) писателя и историка Николая Михайловича Карамзина (1766-1826). А план такой книги у Булгакова уже созрел, и он подробно изложил его в письме В. В. Вересаеву 11 июля 1934 г.: "...В конце апреля сочинил заявление о том, что прошусь на два месяца во Францию и в Рим с Еленой Сергеевной... Как один из мотивов указан мной был такой: хочу написать книгу о путешествии по Западной Европе.
Наступило состояние блаженства дома. Вы представляете себе: Париж! памятник Мольеру... здравствуйте, господин Мольер, я о вас и книгу и пьесу сочинил; Рим! - здравствуйте, Николай Васильевич, не сердитесь, я Ваши "Мертвые души" в пьесу превратил. Правда, она мало похожа на ту, которая идет в театре, и даже совсем не похожа, но все-таки это я постарался... Средиземное море! Батюшки мои!..
Вы верите ли, я сел размечать главы книги!
Сколько наших литераторов ездило в Европу - и кукиш с маслом привезли! Ничего! Сережку нашего (пасынка Булгакова С. Е. Шиловского (1926-1975), если послать, мне кажется, он бы интереснее мог рассказать об Европе. Может быть, и я не сумею? Простите, попробую!..
Мы покойны. Мечтания: Рим, балкон, как у Гоголя сказано - пинны, розы... рукопись... диктую Елене Сергеевне... вечером идем, тишина, благоухание... Словом, роман!
В сентябре начинает сосать под сердцем: Камергерский переулок (месторасположение МХАТа), там наверно, дождик идет, на сцене полумрак, чего доброго, в мастерских "Мольера" готовят. И вот в этот самый дождик я являюсь. В чемодане рукопись, крыть нечем!"
Возможно, никогда больше планы Булгакова не были столь вдохновенны и конкретны по срокам. В сентябре 1934 г., в момент возвращения из путешествия, он рассчитывал иметь в чемодане готовую рукопись, которую даже называл романом. Судя по Б. м., это все же был бы не традиционный роман, а скорее род беллетризованных записок путешественника, вроде карамзинского труда.
В Б. м. запечатлены события, происходившие ровно за год до начала предполагавшейся поездки по Западной Европе - в мае 1933 г. Вернувшийся из-за границы молодой человек Полиевкт Эдуардович, одетый по последней западноевропейской моде - это драматург Владимир Михайлович Киршон (1902-1938), один из идейных противников и конкурентов Булгакова. Позднее он погиб в чистке 1937-1938 гг.
Киршон резко критиковал булгаковский "Бег", и как раз над этой пьесой автор Б. м. работал весной 1933 г., внося изменения в текст по требованию МХАТа. В Б. м. Полиевкт Эдуардович критикует пьесу автора. Что же касается собственного сочинения человека в замшевой куртке и шоколадного цвета штанах до колен, то здесь имеется в виду пьеса Киршона "Суд", в апреле - мае 1933 г. поставленная во Втором МХАТе и в том же году опубликованная в журнале "Новый мир".
Булгаков издевается над драматургом, побывавшим за рубежом, но пьесу на "заграничную" тему написавшим на основе сложившихся схем, без какого-либо использования собственных впечатлений. Киршон, точно, принадлежал к числу тех, кто привез из-за границы "кукиш с маслом". Автор Б. м. иронизирует над Полиевктом Эдуардовичем. Человек в замше не замечает стоящих рядом с ним нищих, зато заставляет страдать вымышленного "заграничного" Ганса, чья мать, послав проклятье палачам, "была выгнана с квартиры и ночевала на бульваре под дождем", простудилась и умерла.
Можно не сомневаться, что в булгаковской книге о заграничном путешествии не было бы погибающих в полицейских застенках отважных Гансов или Пьеров, и вряд ли Западная Европа была бы представлена страной нищих и пролетариев, мечтающих свергнуть "капиталистическое рабство". Даже если бы поездка Булгакова с женой в Париж и Рим состоялась, булгаковские "Письма русского путешественника", с вымышленными персонажами на основе реальных прототипов, в отличие от карамзинского сочинения, вряд ли увидели бы свет при жизни автора. Но отказ в выезде за границу ограничил будущую книгу только коротким рассказом Б. м.
В случившемся Булгаков винил А. С. Енукидзе. Может быть, даже подозревал, что секретарь ЦИК специально издевался над ним, и потому сделал Авелия Софроновича одним из прототипов Аркадия Аполлоновича Семплеярова в романе "Мастер и Маргарита".
Полиевкт Эдуардович в Б. м. - "молодой человек ослепительной красоты, с длинными ресницами, бодрыми глазами". Таким же красавцем изображен Иуда из Кириафа в "Мастере и Маргарите": лицо убитого Иуды стало "каким-то одухотворенно красивым". Сходство тут неслучайно, ибо о тесных связях В. М. Киршона с ОГПУ и НКВД было широко известно. Опалу и последующую гибель драматурга во многом предопределило устранение всесильного прежде шефа НКВД Г. Г. Ягоды (1891-1938).
4 апреля 1937 г. Е. С. Булгакова записала в дневнике: "Киршона забаллотировали на общемосковском собрании писателей при выборах президиума. И хотя ясно, что это в связи с падением Ягоды, все же приятно, что есть Немезида и т. д." А 21 апреля 1937 г. она с явным удовлетворением констатировала: "Слухи о том, что с Киршоном и Афиногеновым что-то неладно. Говорят, что арестован Авербах. Неужели пришла судьба и для них?"
Предложение бывшего булгаковского товарища по работе в газете "Гудок" писателя Юрия Олеши (1899-1960), зафиксированное Е. С. Булгаковой 27 апреля 1937 г., "пойти на собрание московских драматургов, которое открывается сегодня и на котором будут расправляться с Киршоном", и "выступить и сказать, что Киршон был главным организатором травли М. А.", Булгаков отверг. Как отметила в дневнике Е. С. Булгакова, хотя слова Олеши о роли Киршона в травле его мужа и справедливы, "М. А. и не подумает выступать с таким заявлением и вообще не пойдет. Ведь раздирать на части Киршона будут главным образом те, кто еще несколько дней назад подхалимствовали перед ним".
Автор Б. м. отомстил Киршону в своем романе "Мастер и Маргарита": там Понтий Пилат организует убийство предателя Иуды, а Иешуа Га-Ноцри в беседе с прокуратором предвидит, что с "юношей из Кириафа" "случится несчастье, и мне его очень жаль". Героя Б. м. Полиевкта Эдуардовича и Иуду из Кириафа роднит беспринципность, страсть к деньгам и жизненным удовольствиям.
Оба они подчеркнуто щегольски одеты. Преуспевающий драматург "стоял, прислонившись к стене театра и заложив ногу за ногу. Ноги эти были обуты в кроваво-рыжие (символ крови, которой немало попортил Булгакову и другим драматургам преуспевавший до поры до времени прототип) туфли на пухлой подошве, над туфлями были толстые шерстяные чулки, а над чулками - шоколадного цвета пузырями штаны до колен. На нем не было пиджака. Вместо пиджака на нем была странная куртка, сделанная из замши, из которой некогда делали мужские кошельки. На груди - металлическая дорожка с пряжечкой, а на голове - женский берет с коротким хвостиком". Предатель из Кириафа предстает перед нами "в белом чистом кефи, ниспадавшем на плечи, в новом праздничном голубом таллифе с кисточками внизу и в новеньких скрипящих сандалиях".
Еще в варианте 1934 г., Иешуа называл Иуду "очень красивым и любознательным юношей" и предрекал скорое несчастье с ним. Сравнение куртки Полиевкта Эдуардовича с мужским кошельком - это, возможно, намек на кошель с тридцатью тетрадрахмами, который отняли у Иуды убийцы. Наделив героя Б. м. чертами Иуды из Кириафа, Булгаков угадал печальную судьбу прототипа одного из героев Б. м. В последней же редакции "Мастера и Маргариты", писавшейся уже после гибели Киршона, костюм Иуды приобрел еще большее сходство с костюмом Полиевкта Эдуардовича: новые сандалии, кисточки на таллифе, новые и яркие головной убор и плащ.
